— Да не допустят этого великие боги, — тихо сказал
консул, — я все это знаю. Цезарь, действительно, ничуть не лучше, но он
хоть внешне сохраняет лояльность нашим демократическим принципам. И с ним можно
всегда договориться. А с Катилиной нельзя найти общего языка, он готов на все.
Ты ведь помнишь, как он планировал в прошлом году мое убийство, и только
благодаря длинному языку Квинта Курия и его любовницы Фульвии, которая очень
помогла нам тогда, мне удалось избежать этой опасности. Теперь Катилина снова
рвется в консулы. Представляешь, что может произойти в Риме: консул — Катилина
и претор — Цезарь, какая прекрасная компания в городе! Катилина не остановится
перед насилием, он откроет ворота Рима толпам рабов, гладиаторов, предастся
своим низменным порокам, установит личную диктатуру, и республика падет. Пока я
жив, я буду бороться против Катилины и его сторонников. И для этого нам очень
нужен Цезарь. Если катилинарии получат власть… — Цицерон вздрогнул, словно
эта мысль только пришла ему в голову, — нельзя остановить удар волны
голыми руками, нельзя остановить бешено мчащуюся колесницу на полном скаку.
Только уже будет поздно. Уже сейчас почти поздно. Мы должны обязательно
договориться с Цезарем.
— Почему почти поздно? Что-нибудь случилось? —
спросил Катон.
— Сегодня ночью на вилле Лентула была убита
Фульвия, — мрачным голосом сказал консул.
— У тебя есть доказательства?
— Нет, к сожалению. Аврелия Орестилла, которая привела
ее туда, клятвенно утверждает, что Фульвия утонула, но один из гостей Лентула
рассказал мне все. Я не могу пока назвать публично его имени, дабы не бросать
на него подозрений. Ведь если Катилина узнает про него, несчастного постигнет
участь Фульвии. Но заговорщики уже начали действовать. Сегодня ночью на вилле
Лентула они наметили план предстоящих действий. Вот почему с самого утра я
отменил всякие визиты ко мне, окружил дом стражей и объявил о завтрашнем
заседании сената. Я выступлю против этих безумцев еще до выборов, заставив их
признаться в своих преступных действиях. Самое страшное, что теперь у Катилины
есть армия, — торжественно закончил Цицерон. — Я получил известие из
Этрурии. Гай Манлий, давний друг и почитатель Катилины, собирает тайно войска.
Это гражданская война, Катон.
Известие поразило сенатора. Он побледнел, не произнося ни
слова, ухватился за скамью кончиками пальцев.
— Что ты намерен предпринять? — спросил он очень
тихо у консула.
— Прежде всего договориться с Цезарем. Завтра я расскажу
обо всем в сенате. Всем четырем городским когортам приказано удвоить обычные
посты. Мои люди внимательно следят за Катилиной и его сообщниками.
— А кто поведет консульское войско в случае
войны? — спросил Катон. — Ведь Гай Антоний Гибрида, наш второй консул,
друг Катилины. Он не выступит против него.
Цицерон довольно улыбнулся.
— Я предусмотрел и это. Когда несколько дней тому назад
я выступил в народном собрании, друзья были недовольны моим решением, отметив
лишь, что я произнес великолепную речь. Я специально отказался от Македонии в
пользу Антония. Серебряные рудники Македонии слишком большая добыча, чтобы ею
так просто рисковать. Антоний согласился возглавить войско против Катилины.
Конечно, я не доверяю ему до конца, и у него в лагере будут мои люди, которые
проследят за всеми действиями консула, докладывая мне о каждом его шаге.
— Нужно послать к нему легатом
[46]
Марка Петрея. Я его давно знаю. Это старый сулланский ветеран, человек
мужественный и отважный, — предложил Катон.
— Согласен, — наклонил голову консул, — кроме
того, во всех четырнадцати округах Рима, по всем двумстам шестидесяти пяти
кварталам города я разослал своих людей, агентов, вольноотпущенников, рабов,
торговцев. Я уже послал известие Помпею, чтобы часть его сил спешно выступила из
Сирии. И теперь мы будем ждать. Один неверный шаг Катилины, и я сразу приму
меры.
Цицерон поднял руку, сжатую в кулак.
— Нужно будет так наказать виновных, чтобы это надолго
отбило у всех желающих саму мысль о возможности диктата. Времена Мария и Суллы
давно прошли.
Катон молчал, он понимал, что Цицерон как опытный политик
готовит неопровержимые доказательства, изобличающие Катилину и его людей, для
последующего процесса над ними.
— А Цезарь нам нужен в противовес Катилине. Пусть он не
поддерживает нас, но пусть и не оказывает содействия катилинариям.
В глазах консула сенатор увидел твердую веру в конечный
успех. «Видимо, Цезарь действительно необходим в этот момент, — с
отвращением подумал Катон, — кто первый сумеет договориться с ним, а затем
нанести удар, тот и победит. И если Цицерон опоздает, то ему уже не суждено
увидеть календы следующего года. Завтрашнее заседание сената может многое
прояснить. Консул не имеет права ошибаться. Речь идет не только о судьбе
государства. Цицерон будет спасать и собственную жизнь. А значит, он будет
вдвойне осторожен. И все-таки гражданская война». Вспомнив слова Цицерона,
Катон внутренне содрогнулся.
— Великие боги, спасите нас от самих себя, —
неслышно прошептал он.
Глава IV
Пусть дела твои будут такими,
Какими ты хотел бы их
вспомнить на склоне жизни.
Марк Аврелий
Пока в курии Гостилия шла оживленная беседа между Цицероном
и Катоном, на противоположной стороне Палатина, на улице Субуры, быстро
двигался человек, о котором с такой ненавистью и подозрением говорил Марк
Порций Катон. Цезарь, очевидно, очень спешил, даже не останавливаясь
побеседовать с встречающимися знакомыми и друзьями. Ограничиваясь коротким
дружеским кивком, он шагал дальше.
В «Вечном городе» хорошо знали верховного понтифика, чья
неслыханная щедрость и многочисленные любовные связи были постоянной темой
сплетен и разговоров. Слухи о поведении выдающегося человека, его интимной
жизни всегда волнуют толпу больше, чем даже деяния самой личности. Так уж
устроен средний человек. Ничто не волнует так толпу, как низвержение бывших
авторитетов, доказывающее всем истину, что человек слаб и ничтожен. Ничтожеству
не страшно находиться в толпе себе подобных. А падение бывшего величия,
развенчание триумфаторов служат своеобразным бальзамом для душ слабых и
ничтожных, радостно сознающих, что и великие мира сего подвержены слабостям,
страстям и сомнениям и, как обычные люди, имеют недостатки и порочные
наклонности.
Цезарь знал это и поэтому всегда с улыбкой выслушивал все
сплетни и пересуды о своем поведении. Он неистово верил в успех сильной
личности и преклонение толпы перед таким человеком. Люди прощают все только
тому, кто становится их кумиром, предметом их обожания и преклонения. «Тому,
кто сумеет обуздать и повести за собой к единой цели эту малоуправляемую толпу, —
считал Цезарь, — сливаясь с ней в одно целое и становясь выразителем
интересов этой разноликой массы людей».
