Только рабам, гладиаторам и иностранцам, не имевшим римского
гражданства, вход в курию был запрещен.
Одним из первых в сенат пришел Катон, выглядевший сегодня
мрачнее обычного. Он коротко поздоровался с уже подошедшими сенаторами и занял
свое привычное место в правой стороне зала, рядом со своим родственником,
сенатором Луцием Доминцием Агенобарбом, женатым на его сестре. Вскоре к ним
присоединился престарелый Квинт Лутаций Катул, консуляр и известный сенатор, долгие
годы возглавляющий партию оптиматов в сенате.
Он вышел из лектики, прихрамывая сильнее обычного, и едва не
упал, ступив на землю. Стоявшие рядом рабы поддержали его и довели до дверей
сената, решившись подняться с ним по ступенькам в курию. У дверей они
остановились и почтительно замерли, ожидая, пока их хозяин войдет в курию.
Катулу трудно было идти одному, и поэтому он вошел, опираясь на руку Мания
Ацилия, бывшего консуляра, занимавшего высший пост в государстве за четыре года
до описываемых нами событий, и своего секретаря, поддерживающего его с другой
стороны.
Оба консуляра прошли на правую половину зала и заняли места
в первом ряду, рядом с Катоном и Агенобарбом. Увидев Катона, Катул улыбнулся.
— Приветствую тебя, славный Катон. Ты, как всегда,
пришел раньше всех.
— Слишком велика опасность, угрожающая
республике, — мрачно заметил Катон, — в этот грозный для римлян час я
посчитал не вправе отказываться от выполнения своего долга.
— Ты похож на своего знаменитого прадеда. А это был
настоящий римлянин, — сказал Катул, устраиваясь поудобнее, — сейчас
таких почти не осталось.
Агенобарб протянул Катулу еще одну подушку, и тот с
благодарностью принял ее. Катул говорил об известном предке Катона — Марке
Порции Катоне Старшем. Непримиримый враг Карфагена, самого грозного тогда
соперника римлян, он являлся первым на каждое заседание сената и каждую речь
заканчивал традиционно: «И все-таки я полагаю, что Карфаген должен быть
разрушен». Гражданская добродетель удивительно сочеталась в нем с истинным
мужеством римлянина. Правнук был достойным потомком своего прославленного
предка.
Выдвинувшие свои кандидатуры на следующий год в консулы
Децим Юний Силан и Луций Лициний Мурена прибыли в сенат почти одновременно и
заняли свои места в центре зала. За их спинами разместились сенаторы Луций
Маний Торкват, Марций Филип Луций, Аксиний Квинт, Автроний Пет Публий и другие
не менее известные и почитаемые «отцы города».
Вскоре в зале раздались аплодисменты. Многие сенаторы встали
в знак уважения к прибывшему в сенат консуляру и триумфатору Луцию Лицинию
Лукуллу.
[53]
Знаменитый полководец шел со своим братом Марком,
также известным воителем, помогавшим в свое время Крассу и Помпею истреблять
гладиаторов Спартака.
— Он неплохой римлянин, но слишком погряз в роскоши и
разврате, — неодобрительно отозвался о Лукулле Катул.
— Зато он честный человек и хороший полководец, —
вставил Катон, наклоняя голову в знак приветствия прославленного полководца.
Лукулл с братом заняли свои места в середине зала.
Через мгновение галерка, уже заполненная народом, взорвалась
криками одобрения. Сенаторы повернулись к дверям. В зал почти одновременно
входили Гай Юлий Цезарь, Марк Лициний Красс и еще около двадцати сенаторов,
среди которых были Марк Аттий Бальб, Луций Аврелий Котта, Гней Кальпурний Пизон
и родственник Цезаря — консуляр Луций Юлий Цезарь. Катон, встретившись взглядом
с Цезарем, отвернулся, а Катул и Агенобарб, не сговариваясь, сделали вид, что
увлечены беседой, стараясь не замечать новоприбывших.
Цезарь скромно улыбнулся. Он шел чуть впереди Красса, и хотя
галерка приветствовала всех сенаторов, вошедших в зал, впечатление было такое,
что приветствовали только его — Цезаря. Этого он и добивался, войдя вместе со
всеми в курию. Цезарь с Крассом заняли места в левой половине зала, в первом
ряду, куда начали пересаживаться многие сторонники популяров и оптиматы,
поддерживающие Красса. Заметив, что несколько сенаторов пересели на другую
сторону, поближе к Цезарю и Крассу, Катул, показав на них Катону, громко
сказал:
— И эти люди называют себя «отцами отечества».
После того как в зал вошли ликторы, сенаторы встали в знак
уважения перед консулами. Почти одновременно в сенат вошли Цицерон и Антоний,
причем последний все время улыбался, здороваясь с друзьями и знакомыми.
Цицерон, напротив, был сдержан и молчалив, словно готовился к предстоящему
сражению. Едва войдя в зал, он посмотрел налево, вверх, где обычно сидели
Катилина и его сторонники. Но их еще не было. Видя это, Цицерон не решился
начинать заседание сената, хотя председательствующий сената — Публий Иссаварик
— уже занял свое место в центре зала.
Чинно и строго в зал вошли десять народных трибунов,
садившиеся в кресла, стоявшие перед консулами. Последними вошли Тит Лабиен и
Сервилий Рулл, кивнувшие Цезарю в знак приветствия. Цицерон уже начал
нервничать, нетерпеливо заерзав в кресле консула. Неужели Катилина так и не
явится на сегодняшнее заседание? Но через несколько мгновений он успокоился. В
сопровождении группы сенаторов Катилина вошел в зал и прошел к своему месту.
Претор Корнелий Лентул сел рядом с ним, а по разные стороны от них начали
занимать свои места катилинарии — Марк Порций Лека, Гай Корнелий Цетег, Публий
Габиний и некоторые другие, большинство из которых были на вилле Лентула два
дня назад.
Председательствующий посмотрел на консулов, и Цицерон едва
заметно кивнул головой. Уже последними в зал входили Марк Кальпурний Вибул, Гай
Пизон, Марк Клавдий Марцелл, Квинт Гортензий,
[54]
Квинт Метелл
Непот, Квинт Метелл Сципион, занимавшие свои места справа и в центре зала.
Поднявшись, принцепс сената
[55]
Публий
Ваттий Иссаварик произнес традиционное приветствие:
— Да пошлют великие боги удачу сенату и народу
римскому.
Все замерли, ожидая следующих слов председательствующего. Он
посмотрел по сторонам и отчетливо произнес:
— Наш консул Марк Туллий Цицерон собирается выступить
на сегодняшнем заседании.
Услышав это имя, Катилина нахмурился. Он слишком хорошо
знал, как к нему относился Цицерон. Сидевший рядом Лентул, тяжело задышав, тихо
прошептал:
— Эта вопиющая добродетель сейчас начнет считать наши
грехи.
Катилина демонстративно отвернулся к сенатору Леке, будто
его не интересовал выходящий к центру зала консул. Галерка и сенат встретили
консула настороженным молчанием.
