— Послушай, Антистий, — обратился Цезарь к
префекту, — отпусти своего сына со мной.
Префект покачал головой.
— Нет, — сурово ответил он, — Вибий пойдет с
легионерами и будет сидеть в Мамертинской тюрьме до тех пор, пока не заплатит
полностью всего штрафа или пока суд не освободит его.
— Ты забыл, префект, что я имею право как верховный
жрец даровать свободу любому гражданину, освободив его от суда и от долговой
тюрьмы. Отпусти Вибия со мной, я заплачу за него штраф.
Префект заколебался. По его решительному лицу проскользнула
растерянность. Он боялся нарушить закон, ослушавшись Цезаря, но и беспокоился
за свою честь, освобождая сына от заслуженного наказания.
— Все будет по закону, — подсказал ему Цезарь,
видя его состояние.
— Хорошо, — согласился, наконец, Антистий, —
но мои легионеры сами отведут его к тебе в дом.
— Благодарю тебя, — наклонил голову Цезарь, —
ты поступил мудро, и я заверяю тебя, что деньги будут уплачены еще сегодня.
Отведите его ко мне в дом и скажите моему домоправителю, чтобы выплатил
семьдесят пять сестерциев, — обратился Цезарь к легионерам, снимая с левой
руки перстень, — отдайте ему это кольцо, и он поверит вам.
Уже выходя из толпы, Цезарь увидел знакомую фигуру, стоявшую
у фонтана, почти рядом с портиком. Стоявший оглянулся, и Цезарь вздрогнул от
неожиданности. Это был Марк Порций Катон. Сенатор показал жестом на уходившего
под стражей Вибия.
— Вот чего вы с Катилиной добиваетесь — натравить детей
против отцов, разрушить наши идеалы, разбить наши семьи.
— Ты не прав, Катон, — мягко возразил
Цезарь, — я никогда не призывал разбивать наши семьи, и ты это хорошо
знаешь.
Молодой сенатор не ответил, лишь сдержанно кивнул и,
повернувшись, отошел от Цезаря. Негодуя на себя за ненужный разговор, Цезарь
быстро перешел на другую сторону и вскоре был далеко от этого места.
Добродетельные и умные люди, подобные Катону, часто
становятся обличителями пороков общества, не замечая, что сами подвержены другому
пороку — нетерпимости, возносящей их на крайнюю ступень гордыни и эгоизма.
Полагая, что все остальные развращены пороками, они присваивают себе
исключительное право на истину, забывая о том, что истина не может принадлежать
одному человеку или небольшой группе людей.
Выйдя к подножию Виминала, Цезарь остановился у небольшого
портика, ведущего в дом. Открытый с трех сторон и образуемый колоннами, портик
завершался треугольным фронтоном, на тимпане которого был изображен бог посевов
Сатурн во время красочного обряда сатурналий.
[82]
У дома стояло
несколько легионеров во главе с центурионом. Увидев верховного жреца, они
почтительно расступились.
Пройдя портик, Цезарь вошел в дом. Встретивший его
управляющий провел верховного жреца через все комнаты в сад. Перистиль был
полон чудесного аромата цветущих деревьев, дающих свои плоды и глубокой осенью.
В глубине сада находилась беседка, почти закрытая деревьями. Вода била из
фонтана в нише, стекала в бассейн, откуда шла небольшим протоком между ложами,
а посреди беседки опять била фонтаном.
В беседке сидели два человека, в одном из которых Цезарь
узнал хозяина дома Гая Матия.
[83]
Известному землевладельцу шел
сороковой год. Рано отошедший от военной службы и государственной карьеры,
Матий посвятил свою жизнь созданию новых сортов яблок и постепенно, из года в
год улучшая их свойства, сумел добиться таких успехов, что лучшие яблоки в Риме
стали называться матианскими плодами.
Вся его внешность излучала умиротворение, доброту, словно
это увлечение наложило неизгладимый отпечаток на черты его лица. Среднего
роста, очень подвижный, тучный, он был почти лысый. Близорукие голубые глаза,
мягко смотревшие на мир, он постоянно прищуривал так, что мешки под глазами
были особенно заметны. Толстые губы всегда были сложены в какую-то грустную
полуулыбку. Образованный человек, он был большим почитателем философии Эпикура,
[84]
сблизившись на этой почве со многими поэтами и учеными
«Вечного города».
Цезаря всегда привлекали независимость ума и глубина
суждений Гая Матия.
Вторым человеком, сидевшим рядом с хозяином дома, был консул
Цицерон, давно друживший с Матием.
— Да пошлют тебе великие боги удачу, славный
Цицерон, — начал с традиционного приветствия Цезарь. — Приветствую
тебя, Матий, — обратился он к хозяину дома.
— Привет и тебе, достойный Цезарь. Да окажет Юпитер
тебе свое покровительство, — улыбнулся Цицерон.
Матий радостно поклонился, приветствуя гостя. По
распоряжению хозяина в беседку была подана еще одна чаша, и гость уселся рядом,
вдыхая неповторимый аромат плодов Матия.
— А почему я не вижу твоих ликторов,
[85]
Цицерон? — спросил Цезарь. — В такое время тебе нельзя ходить одному
по городу.
— Они завтракают в доме, — мягко улыбнулся
Цицерон, — ты, кажется, решил проявить заботу о моей безопасности?
— Думаю, ты сам способен хорошо ее обеспечить. Это тебя
так тщательно охраняют легионеры на улице? — иронично спросил Цезарь,
указывая на вход.
Гай Матий весело рассмеялся:
— Не успев даже поприветствовать друг друга, вы готовы
спорить. Хотя, признаюсь, мне всегда интересно следить за вашими разговорами.
Если не считать Квинта Гортензия, вы, наверное, лучшие риторы не только в Риме,
но и далеко за его пределами.
— Нет, — покачал головой Цезарь, — мне трудно
состязаться с таким признанным мастером слова, как Цицерон.
— Верховный понтифик явно преувеличивает мои скромные
заслуги, — возразил консул, — я ведь помню, как блестяще ты выступал
полгода назад, когда тебя избрали верховным жрецом. В тридцать семь лет еще
никто не удостаивался такой чести в Риме.
— Римский народ оказал мне доверие, и я был не вправе
отказать ему, — сумел погасить улыбку Цезарь.
Консул и верховный жрец смотрели друг на друга, с трудом
сдерживая смех. Цицерон хорошо знал, как был избран Цезарь, потративший
невероятные суммы на подкуп избирателей и наделавший огромные долги за
несколько месяцев. Уходя утром на выборы, он даже признался матери: «Сегодня ты
увидишь меня либо верховным жрецом, либо изгнанником».
