Стоявшие у ворот легионеры, высокомерные и надменные,
подобно многим своим согражданам, начали издеваться над пришедшими. Рабы, среди
которых было много гладиаторов, обнажили свои мечи, приготовившись к схватке,
когда, наконец, появился центурион.
— Остановитесь, — громко приказал он. —
Римский консул, Луций Сергий Катилина, не желает принимать презренных рабов и
гладиаторов в свой лагерь. Мы не будем преследовать вас, вы можете уйти.
— Почему? — раздались гневные голоса из
толпы. — Почему Катилина не принимает нас?
— Он римлянин, — важно сказал центурион, — и
он не может запятнать себя сговором с презренным сбродом.
— Во имя великих богов! — гневно закричал один из
гладиаторов. — Я тоже римлянин и получше тебя, Тиберий. Если бы Юпитер был
ко мне благосклонен, я бы сейчас стоял на твоем месте. Только из-за долгов я
оказался в гладиаторах, и ты это хорошо знаешь.
— А я? — закричал другой. — Меня обманули
проклятые кредиторы, и я не сумел себя выкупить. Значит, я уже не римлянин?
— Убирайтесь! — гневно сказал Тиберий. —
Иначе я прикажу распять вас.
— Только попробуй! — снова закричал первый из
гладиаторов. — Скорее я проткну твое вонючее тело своим мечом, и ты
отправишься на свидание с Хароном.
— В линию, — скомандовал разъяренный Тиберий своим
легионерам.
Те послушно выстроились.
— Вперед! — закричал центурион и бросился первым с
обнаженным мечом на стоявших гладиаторов.
Гладиаторы и рабы не захотели отступать, и началась
ожесточенная схватка. Услышав крики и шум, из лагеря начали выбегать
вооруженные легионеры, и вскоре пришельцы были обращены в бегство, за
исключением тех, кто остался корчиться на земле в лужах собственной крови.
Отказ Катилины принимать рабов и гладиаторов в свой лагерь
стал известен в Риме буквально на следующий день. Это известие еще больше
укрепило авторитет заговорщиков у люмпенов городского плебса. Ничто так не
импонирует люмпену, как подтверждение его принадлежности к избранной нации.
Именно поэтому национализм всегда находил свою питательную среду среди
разложившихся представителей среднего класса и подонков из числа люмпенов.
Среди десятков тысяч римлян, жадно требующих «хлеба и зрелищ», было немало
бездомных бродяг, не имеющих ничего за душой, кроме своего римского
гражданства, позволяющего им существовать на подачки магистратов и триумфаторов.
Римский плебс постепенно развращался незаработанным хлебом и
незаслуженными богатствами. Победы Мария, Суллы, Лукулла, Помпея становились не
только источниками неслыханных богатств, стекавшихся в Рим, но и одной из
главных причин разложения целого народа, привыкающего к мысли о хлебе, не
заработанном собственным потом.
Страна, граждане которой уже не могут прокормить свое
отечество, народ, привыкший к чужому хлебу, начинают переживать естественный
процесс разложения и деградации, становясь нахлебниками в собственном
государстве. Постепенно формировался целый класс таких нахлебников, не
привыкших трудиться, сеять, пахать, выращивать хлеб. Такой класс потенциально
нес в себе угрозу демократии, ибо был продажен по своей сущности, всегда
готовый переметнуться на сторону более удачливого победителя.
Более всего говорят о чести бесчестные люди. Именно поэтому
отказ Катилины столь восторженно приветствовали разложившиеся и опустившиеся
низы римского общества, предпочитавшие громкогласные рассуждения о чести и
добродетели своему бесчестному и недобродетельному поведению.
В один из таких дней, когда рассуждения о лагере Катилины
занимали умы и сердца римлян, Красс и Цезарь сидели в таверне на Авентине, там,
где берет начало Остийская дорога, у построенного впоследствии Большого цирка.
Таверна принадлежала богатому нурсийскому торговцу Амбусту
Вибулиану и управлялась Пинарием, бывшим легионером Суллы, уже двадцать лет
назад вышедшим на покой. Сумев привезти в Рим часть награбленного, Пинарий с
помощью Амбуста открыл эту таверну, и она считалась одной из самых лучших в
городе.
Красс, не любивший посещать подобные заведения, недовольно
хмурился, когда из-за соседних столов раздавались громкие крики в честь
Катилины. В отличие от таверны Эвхариста, заведение Пинария было намного больше
и состояло из нескольких просторных залов. Негодуя на себя в душе, Красс
брезгливо морщился, сидя за столом, и в который раз проклинал себя за согласие
зайти в этот кабак вместе с Цезарем. Все знали о непонятной любви Цезаря к
злачным заведениям города. Теперь они сидели за столом в ожидании вина,
стараясь не привлекать к себе внимание людей.
— И все-таки я не могу понять тебя, Юлий, — сказал
недовольно Красс, — какое наслаждение ты находишь в посещении подобных
мест. Великие боги соединили в твоем лице два самых известных римских рода —
Юлиев и Аврелиев, а ты приходишь сюда, чтобы пообщаться с этим сбродом.
Красс, не принадлежавший по происхождению к старинным
римским родам, а выдвинувшийся в первые ряды благодаря своему богатству и
связям, всегда немного завидовал Цезарю, имевшему столь блестящие
генеалогические корни. Справедливости ради следует отметить безусловные
полководческие и государственные таланты Марка Лициния Красса, помогавшие его
стремительной карьере.
— Это римский народ, Красс, и его надо знать, —
тихо сказал Цезарь.
— Презренный сброд, — снова покачал головой Красс.
— Из такого сброда состоят наши легионы. А это уже
реальная сила. Разве тебе не интересно знать, что думают твои легионеры? —
спросил, улыбаясь, Цезарь.
— Нет. На войне они обязаны лишь выполнять мои
приказы, — твердо сказал Красс, — и в случае отказа повиноваться я
наказываю провинившегося. У меня не бывает времени выслушивать каждого из них.
— А ты не считаешь, что полководец, знающий, о чем
думают его солдаты, становится сильнее, а государственный политик, знающий
интересы своих граждан, становится просто непобедим? Подумай над этим.
— Они почти ничего не решают. Сенат — вот реальная
сила. А эти… — Красс презрительно махнул рукой.
Подошедший раб быстро подал на стол кувшин, вмещавший почти
конгий
[117]
вина, и десяток мясных лепешек.
— Здравствуй, Диотим.
Раб вздрогнул, едва не выронив блюдо. Он поднял голову, и
радостное оживление осветило его лицо. Он увидел верховного понтифика Рима.
— Приветствую тебя, любимец богов, Гай Юлий Цезарь.
— Откуда этот презренный знает тебя? —
подозрительно спросил Красс.
— Я часто захожу сюда. Я же говорил тебе, что люблю
бывать в тавернах, общаться с простыми людьми.
— Даже с рабами, — презрительно скривил губы
консуляр.
— Даже с ними, — подтвердил Цезарь, —
представь себе, Красс, даже с ними.
