— Я слышал ваш спор и решил высказать свои суждения.
— Ты молод, — вздохнул с пьяным умилением
Квинт, — наши рассуждения кажутся тебе давней историей. А для нас это вся
жизнь. Мы помним Рим во времена его былого величия.
— А разве сейчас величию Рима что-то угрожает? —
весело спросил Цезарь, подзывая Пинария: — Принеси нам лучшего вина, которое
может быть среди твоих запасов.
Пинарий, поклонившись, быстро исчез. Он знал, что не всегда
нужно узнавать Цезаря.
Старики оживились.
— Ты не римлянин? — спросил один из них. —
Видимо, ты приехал издалека?
— Нет, — улыбнулся Цезарь, — я римлянин, и
мне интересно слушать ваши слова о величии Рима.
— Его не осталось, — вздохнул Публий, — уже
нет Суллы, а Помпей никогда не заменит диктатора. Я сражался под руководством Помпея
и знаю его мягкий нрав.
— А разве Риму нужен новый диктатор? — удивился
Цезарь.
— Риму нужны новые проскрипции, — разозлился
Квинт. — Видимо, Юпитер поразил твой разум, Публий. Нам нужны мудрые
консулы и сенаторы, чтобы спасти республику.
— Сенат не сможет спасти республику, — твердо
сказал Публий, — они погрязли в роскоши и разврате. Их не интересует
ничего, кроме собственного честолюбия. Благо государства для них прежде всего
возможность разбогатеть в новых провинциях. Выбирая из своей среды консулов и
преторов, они думают только о своей личной выгоде. Триумфа добиваются ради
самого триумфа и собственных амбиций, а не во благо государства, их деньги идут
на новых рабынь и всевозможные утехи, а римские граждане умирают от голода.
Раб принес кувшин, наполненный секстарием
[141]
фламенского вина. У стариков заблестели глаза.
— Клянусь Церерой, богиней плодородия и земледелия, я
не пил подобного вина уже давно, — счастливо улыбаясь, сказал Публий,
первым попробовавший этот напиток. Цезарь из вежливости пригубил чашу с вином,
фламенское было сильно разбавлено, но он не стал говорить об этом ветеранам.
— Ты прав, — воскликнул Квинт, — это напиток
богов. Спасибо тебе, добрый человек.
— А что ты думаешь о судьбе Рима? Ты не согласен со своим
другом? — спросил Цезарь у Квинта, возвращаясь к прерванной дискуссии.
— Согласен, — кивнул ветеран, — все
правильно, но не диктатор нужен Риму, а умные правители. Пока вся власть будет
у сенаторов, ничего не изменится. Они сменяют друг друга каждый год и думают
только о благе для себя.
— А популяры, — осторожно спросил Цезарь, —
они ведь против оптиматов?
— Они ничем не лучше, — вздохнул старый сулланец
Публий.
— У популяров только Цезарь мог бы стать достойным
консулом, — сказал Квинт, — а остальные думают лишь о собственной
выгоде.
— А Цезарь не думает о личной выгоде? — быстро
спросил верховный понтифик.
— Конечно, и он такой, как все, но он всегда жертвует
часть своих денег римским гражданам, и это все знают.
— Да, да, — согласился Публий, — только Цезарь
думает о бедняках вроде нас. Остальные так же далеки от римлян, как наши боги.
Но он тратит не свои, а чужие деньги. Я слышал, у него огромные долги. Ему не
разрешат даже уехать наместником в Испанию после завершения претуры. Так все
говорят, — проговорил Квинт уже заплетающимся языком, — а больше
никого нет. Есть еще Помпей, но он далеко от Рима. И есть Красс, который
слишком богат, чтобы понимать римских граждан.
— Значит, только диктатура? — спросил Цезарь,
вставая.
— Нет, — ответил Квинт.
— Да, — стукнул чашей Публий.
— Если у нас будут достойные сенаторы… — начал
Квинт и, вдруг уронив голову на скамью, пробормотал: — Впрочем, достойных все
равно не будет, среди наших сенаторов таких нет.
— Нужен новый Сулла, — сказал более трезвый
Публий, — и тогда сразу будет порядок. Римляне больше не будут ждать хлеба
из Египта. Они его будут забирать силой.
Цезарь подозвал Пинария и отдал ему несколько сестерциев:
— Дай им еще вина. А когда я уйду, расскажи им, что их
угощал Гай Юлий Цезарь.
— Хорошо, — Пинарий торопливо взял
сестерции. — Тебе понравилось мое вино? — лицемерно спросил он.
— Очень. Где ты достаешь такую вкусную воду? Она мне
понравилась.
Пинарий с ужасом помахал руками.
— Это настоящее фламенское.
— Выпей его сам во славу и величие Рима. Хотя наша
слава и величие так же разбавлены водой, как и твое вино. — Улыбаясь,
Цезарь пошел к выходу.
— Кто это был? — подозрительно спросил Публий.
— Сам Цезарь, — угрюмо отозвался хозяин.
— Цезарь? — Публий долго смотрел вслед ушедшему.
Затем перевел взгляд на заснувшего Квинта и тихо пробормотал:
— Я же говорил, нам нужен диктатор.
Глава XXXVII
Несчастный, что ты сделал?
Что замыслил?
Какой бедой твой разум помутился?
Софокл «Антигона»
Словно внезапный толчок во сне разбудил девушку, и она проснулась,
пытаясь вспомнить свой растаявший сон. Кажется, что-то связанное с отцом. В
последние ночи она часто видела один и тот же сон, в котором рядом с отцом уже
не было Помпеи. Ей изначально не нравилась красивая мачеха, но, когда чувства к
отцу окрепли и усилились в ее душе, она возненавидела Помпею. В сравнении с
мужем та проигрывала еще больше, ибо часто не понимала Цезаря во время его
многочисленных бесед в триклиниях с гостями. Помпея по-своему, конечно, любила
Цезаря и уважала его, в глубине души сознавая превосходство мужа. Но, как и
всякая женщина, рассматривала мужа, делящего с ней ложе, со своих, сугубо
заземленных позиций. Тонкие, иронические замечания Цезаря, понятные лишь
немногим, зачастую были просто недоступны ей, а его поведение и насмешки над
богами даже возмущали и пугали ее.
Отдавая должное мужу как государственному деятелю и
политику, Помпея считала себя более компетентной в вопросах человеческих
отношений, на встречах с соседями и друзьями.
Грубые, циничные замечания Клодия, развратный шепот его
сестры, напыщенные беседы глупых римских матрон и пустые рассуждения недалеких
сенаторов были куда ближе Помпее, чем все речи Цезаря. Она представляла собой
соответственно продукт римской эпохи со всеми своими слабостями и недостатками.
Выросшая в традиционной римской семье, привыкшая к роскоши и
безделью с детских лет, Помпея находила особое удовольствие в общениях с себе
подобными римскими гусынями. Для полноты ощущений ей требовалась только дружба
с Клодией. Бесстыжая и развратная Клодия с удовольствием рассказывала Помпее
все городские новости, иногда сочиняя более обычного. Найдя в Помпее
благодарного слушателя, Клодия рассказывала о римских семьях, уверяя жену
Цезаря в необузданном разврате всех римлян, молодых и старых, мужчин и женщин. Выдавая
заведомую ложь, Клодия находила в этом особенное удовольствие, пытаясь
приписать собственные пороки другим. Хотя справедливости ради отметим, что
Клодия часто говорила правду, живописуя римские нравы.
