— Неправда, — покачал головой Цезарь, — это
была твоя личная победа над твоими личными врагами. И твоя личная месть. Я и
сейчас считаю, что нельзя было казнить римских граждан в нарушение наших
законов.
— Великий Юпитер, всеблагой и милосердный, —
громко закричал Цицерон, — я спасал тогда Рим.
В триклиний испуганно заглянуло несколько рабов Цезаря.
— Вы мне не нужны, — удалил их Юлий и, обращаясь к
Цицерону, посоветовал: — Не так громко, а то соберешь всех рабов в моем доме.
— Я не могу понять, — горячился Цицерон, —
что может быть общего у тебя с популярами. Мне понятны мотивы Клодия — безумца
и развратника, пытающегося сделать себе карьеру, слывя защитником популяров. Но
ты, Цезарь? Или Красс, который дает деньги популярам. Может быть, он считает,
что популяры будут благодарны всадникам
[144]
за их помощь?
Придя к власти, чернь сметет сначала сенатскую партию оптиматов, а потом
примется и за всадников. Кто поддерживает, кроме вас, популяров? Безумные поэты
и скульпторы, опустившиеся торговцы и ремесленники. Потерявший разум Лукреций
Кар или влюбленный в распутную Клодию Катулл. Это не политики, Цезарь.
Но только ты и твоя слава делают популяров столь опасными
для всех. И для тебя самого в первую очередь. Теперь, после этого случая с
Клодием, я думаю, ты во всем разобрался сам. Не разводись с женой, тем более
что она невиновна. Вместо этого иди в суд и выступи субскриптором на суде
против Клодия.
Цезарь молчал.
Ободренный этим молчанием, Цицерон продолжал:
— Ты уезжаешь в Испанию в качестве пропретора. Мы
отпустим тебя, забудем все твои долги. Вернувшись, ты сможешь претендовать на
место консула Римской республики. А в Риме наконец восстановится стабильность.
Кроме того, — очень тихо добавил Цицерон, — ты отомстишь за честь
дома Юлиев.
Цезарь принял решение.
— Благодарю тебя, Цицерон, — сказал он,
вставая, — но я не собираюсь выступать на суде в качестве обвинителя.
Согласись, что это довольно смешная роль — защищать свою честь подобным
образом.
— Ты его простил, — не поверил услышанному
Цицерон, вставая вслед за хозяином дома, — но что скажут римляне?
— Я не могу думать за весь римский народ, —
терпеливо произнес Цезарь, — мне неизвестны также отношения Клодия с моей
бывшей супругой. В любом случае я ничего не хочу знать об этом.
— Ты бросаешь всех на произвол судьбы, — тихо
сказал Цицерон, — бросаешь всех нас. Ты занял самую удобную позицию
невмешательства. Воистину, Цезарь, тебе можно удивляться. Но как ты
расплатишься со своими долгами?
— Думаю, что это менее всего волнует оптиматов, —
улыбнулся Цезарь, — я найду поручителя.
— Да хранят тебя боги, — сказал на прощание
Цицерон. — Кстати, обвинителем на процессе готов выступить и
Лукулл, — выпустил он свою последнюю стрелу.
— А я слышал, вы не хотите утверждать распоряжений
Помпея на Востоке. Неужели это правда? — ответил еще более сильным ударом
Цезарь.
Цицерон быстрым шагом вышел из триклиния.
«Как поступает муж, обнаруживший измену жены, — подумал,
усмехаясь, Цезарь. — Разводится с ней, чтобы семейная жизнь не мешала
карьере. И сдерживает чувства, постигая происшедшее рассудком, подсказанным ему
здравым смыслом».
— К тебе пришел трибун Фуфий Кален, ты его звал, —
доложил Зимри.
— Пусть войдет, — разрешил Цезарь.
«Но Клодий действительно невероятный мерзавец», —
подумал он напоследок.
Глава XXXIX
В грехом обильный век оскверняются
сначала браки, семьи, рождения,
Отсюда выйдя, льются беды
В нашей Отчизне, во всем народе.
Квинт Гораций Флакк
Январские иды выдались в году 693-м римской эры особенно
холодными. Римляне почти не покидали своих жилищ, предпочитая проводить дни с
друзьями и клиентами в своих триклиниях.
За семнадцать дней до февральских календ был проведен
традиционный праздник освящения храма Конкордии, богини согласия и милосердия.
Проводившим обряд жертвоприношения консулам было не до веселья, ибо уже на
следующий день сенат должен был рассматривать дело Клодия.
После святотатственного поступка Клодия прошло уже несколько
недель, а римляне по-прежнему волновались, гадая о возможном исходе дела.
А тут еще начали опаздывать хлебные караваны из Египта и
Сирии. Это подогревало и без того растущую ненависть к сенату, которую умело
сеяли популяры. Сам Клодий в термах, храмах и других общественных местах,
пользуясь своим правом квестора, устраивал вызывающие собрания, обрушиваясь с
обличительными речами против виновников народных бедствий.
Люмпены охотно внимали ему, ибо ничто так не льстит
самолюбию плебса, как осуждение правителей и власть имущих. Бездарные,
опустившиеся люди, разорившиеся торговцы, малоимущие ремесленники с понятным
одобрением внимали гласу Клодия. Они находили в его речах безусловное
оправдание своей никчемности, ибо их счастью и успехам в полной мере мешала
сенатская партия.
Во время этих митингов никто не задавал себе вопроса: а могу
ли я сам работать, умею ли вести хозяйство, быть рачительным и бережливым
хозяином?
Во всем виноваты оптиматы, радовались плебеи и люмпены,
слышавшие в речах Клодия и других популяров то, что они хотели слышать.
Феномен толпы еще недостаточно изучен и усвоен историками,
хотя прошедшие несколько тысяч лет дали подтверждение нашим взглядам. Толпа
никогда не приемлет мнения, отличного от ее мнения. Потакание низменным
инстинктам, безудержная лесть в свой адрес, зачастую неумеренное восхваление
несуществующих достоинств, грубая критика власть имущих — психоз достигается во
многом путем самовозбуждения. Лишь гениальным единицам удается переломить
настроение и ход мыслей единого пространства людей. Но, потакая низменным
инстинктам, разжигая их, государственный деятель должен быть готов и к тому,
что рано или поздно психический накал страстей ударит и по нему, ибо в рамках
данного пространства людей уже не остается места независимым суждениям. Сливаясь
в единую массу, толпа ищет идолов своей любви и своей ненависти, выражая свой
восторг и неприязнь с одинаково безумной силой. Римский плебс своеобразно любил
Клодия, всегда видя в нем нарушителя традиционных устоев и морали Древнего
Рима, а это импонировало люмпенам, словно вызов Клодия был и их собственным
вызовом.
Сенаторы собирались на свое заседание ранним утром, когда
тусклый январский день еще не успел вступить в свои права и улицы города не
заполнились народом.
Многие отказывались даже от традиционного жертвоприношения,
поскорее входя в сенат.
