Цезарь явился на заседание одним из последних и сел с
Крассом, будто ничего не произошло. Он даже улыбался, вызывая ярость оптиматов.
Агенобарб, заметивший его улыбку, не сдержавшись, громко
сказал Катону:
— Они уже отнимают друг у друга жен, а Цезарь все
улыбается.
— Он сумел все просчитать, — нервно отозвался
Катон, — развелся с Помпеей, будто ничего не произошло, и по-прежнему
благосклонен к нечестивцу Клодию.
— Боги, боги карают за такое кощунство, — вздохнул
Агенобарб.
В зал входили народные трибуны. Увидев их, Катон
презрительно отвернулся.
— Среди них всегда есть люди Цезаря, — негромко
сказал он. — Раньше это были Сервилий Рулл и Тит Лабиен. Кто теперь, об
этом мы сегодня узнаем позже.
— Он их покупает, — с ненавистью произнес
Агенобарб. — Цезарь, имеющий больше всех долгов, по-прежнему имеет большие
деньги. Мы не должны отпускать его из Рима. Если он уедет в Испанию
пропретором, он вернется богатым человеком, а это совсем плохо.
— Законы Рима есть достояние наших граждан, и мы не
можем помешать ему, если он сумеет найти поручителя, — возразил Катон.
— Законы Рима, Катон, — разозлился
Агенобарб, — всегда удобны только тем, кто их предлагает. Остальным
римлянам они часто мешают.
Катон промолчал, не пытаясь спорить. Его душа честного
республиканца протестовала против подобных выражений, но разумом он понимал,
что Агенобарб был прав.
Недалеко от них опустился на свое ложе бывший второй
городской претор Марк Кальпурний Бибул. Среднего роста, рано начавший седеть, с
выступающим вперед небольшим брюшком, Бибул являл собой жалкое и смешное
зрелище одновременно. Вечно недовольное лицо претора было еще более угрюмым,
чем обычно. Не обладая знаниями и талантами Цезаря, он получил в качестве
пропретора Далмацию и теперь с тоской думал о своем будущем месте службы. Бибул
был по-своему талантливым человеком, особенно в вопросах земельных спекуляций и
ростовщичества, но как полководец и государственный деятель был ниже всякой
критики.
Послышались громкие голоса сенаторов, галерка взорвалась
криками приветствий. В зал входил Гней Помпей Магн. Учтиво поздоровавшись с
сенаторами, он прошел на свое место. Рядом с ним шел еще молодой, но безобразно
полный Марцелл, с трудом подавляя одышку. Он лег рядом с Помпеем на ложе, блаженно
отдуваясь.
К Агенобарбу и Катону подошел Катул.
— Марцелл будет предлагать устроить триумф
Помпею, — начал он своим визгливым голосом, едва опустившись на подушки.
— Ты против этого? — удивился Катон. — Помпей
заслужил свой триумф, разгромив пиратов, устроив наши дела на Востоке и в
Иерусалиме.
— Я не против, но подождем выборов консулов на будущий
год. Ты помнишь, кого мы хотели выдвигать?
— Конечно. Квинт Цецилий Меттел Целер. Он был одним из
легатов Помпея. Вполне подходящая кандидатура.
— Была, Катон, была. Помпей развелся с сестрой Метелла
Муцией. И теперь я не знаю, устроит ли его эта кандидатура.
— Что ты хочешь сказать?
— Вчера я говорил с Марцеллом. У них появилась своя
кандидатура. Ты помнишь, мы хотели выдвинуть Метелла и Лентула Спинтера. Но Помпей
собирается выдвинуть своего бывшего легата Луция Афрания. И похоже, Марцелл,
молодой Сципион, некоторая часть сенаторов поддержат эту кандидатуру.
— Афраний прекрасный воин и гражданин Рима, —
сурово произнес Катон.
— Но его выдвигает Помпей, — разозлился
Катул, — твоя правдивость делает тебе честь, но вредит нашему делу.
К ним подошел Цицерон.
— Кажется, все собрались, — озабоченно сказал
он, — вы слышали новость об Афрании?
— Мы об этом сейчас говорили, — недовольно выдавил
Катул.
— Это кандидатура Помпея, — убежденно начал
Цицерон, — и нам нужно подумать, стоит ли усиливать и без того сильные
позиции полководца.
— Вот видишь, — обрадовался Катул, обращаясь к
Катону, — я говорил тебе об этом.
Катон молчал, не вмешиваясь более в разговор.
Слушание дела было открыто вызовом представителей коллегии
понтификов. Верховный жрец коллегии Гай Юлий Цезарь и два его помощника
предстали перед сенатом. Одним из них был консуляр и друг Цезаря Аврелий Котта.
Другим был тучный, с трудом передвигающийся Марк Клавдий Марцелл. Последний,
тяжело поднявшись с ложа, осторожно спустился вниз к ростральной трибуне.
Марцеллу было всего тридцать два года, но из-за своей тучности он казался
намного старше своих лет…
Обвинителем по данному делу выступал Люций Домиций
Агенобарб.
Клодия не пустили в сенат, а его попытки проникнуть на
галерку пресекли легионеры претора Публия Корнелия Лентула Спинтера.
Агенобарб, выйдя в центр зала, по поручению
председательствующего сената престарелого Публия Сервилия Ваттия Иссаварика,
обратившись к трем жрецам верховной коллегии понтификов, спросил, было ли, по
их мнению, совершено святотатство.
По обычаю, жрецы молчали.
Тогда Агенобарб обратился к Цезарю:
— Верховный понтифик Рима Гай Юлий Цезарь, произошло ли
святотатство в день праздника Доброй богини в твоем доме?
Цезарь молчал. Согласно обычаям молчание означало отсутствие
ответа. Сенаторы, ожидавшие этого, все-таки недовольно морщились, а галерка
разразилась криками в честь представителя семьи Юлиев.
— Понтифик Рима Марк Клавдий Марцелл, — обратился
Агенобарб к другому жрецу, — было ли совершено святотатство?
— Коллегия жрецов вынесла свой вердикт, — делая
большие паузы между словами, сказал Марцелл, — Клодий совершил
святотатство и достоин осуждения. Пусть юстиция скажет свое слово, —
произнес он традиционную формулу.
Сенаторы одобрительно зашумели, с галерки раздались крики
проклятий.
— Подтверждаешь ли ты, понтифик Рима Луций Аврелий
Котта, слова Марка Клавдия Марцелла? — спросил Агенобарб.
Согласно закону и традициям, для передачи дела в суд
требовалось мнение коллегии понтификов, высказанное не менее чем двумя членами
коллегии.
Цицерон замер, боясь пропустить хоть одно слово. Напряжение
в сенате разлилось по всему залу, выплеснувшись даже на галерку. В относительной
тишине Луций Аврелий Котта мрачно произнес:
— Коллегия понтификов вынесла свой вердикт о
святотатстве. Пусть торжествует юстиция.
Зал наполнился одобрительными криками. Цицерон вытер пот и
впервые улыбнулся. Сидевший на одной из сенатских скамей, сверху за событиями
следил Помпей, неприязненно оглядывающий сенат. Галерка протестующе роптала.
Понтифики прошли на свои места. Цезарь опустился рядом с
Крассом.
— Ты правильно промолчал, — кивнул Красс, —
нельзя требовать от тебя большего.
