Когда ее стали уверять в том, что никто не хочет нанести вред детенышу, она позволила подойти поближе, но не дала никому прикоснуться к своей ноше.
Она чувствовала, что детеныш слаб и хрупок, и боялась, что грубые лапы ее соплеменников могут повредить малютке.
Ее путешествие было особенно трудным, так как она все время цеплялась за ветки одною рукою. Другой она отчаянно прижимала к себе нового детеныша, где бы они ни шли. Детеныши других обезьян сидели на спинах матерей, крепко держась руками за волосатые их шеи и обхватывая их ногами под мышки, – и не мешали их движениям. Кала несла крошечного лорда Грейстока крепко прижатым к своей груди, и нежные ручонки ребенка цеплялись за длинные черные волосы, покрывавшие эту часть ее тела.
Кале было трудно, неудобно, тяжело. Но она помнила, как один ее детеныш, сорвавшись с ее спины, встретил ужасную смерть, и уже не хотела рисковать другим.
V
БЕЛАЯ ОБЕЗЬЯНА
Нежно вскармливала Кала своего найденыша, втихомолку удивляясь лишь тому, отчего он не делается сильным и ловким, как маленькие обезьянки других матерей.
Прошел год с того дня, как ребенок попал ей в руки, а он только что начинал ходить. А в лазанье по деревьям он был уже совсем бестолковый!
Иногда Кала говорила со старшими самками о своем милом ребенке; ни одна из них не могла понять, почему он такой отсталый и непонятливый, хотя бы, например, в таком простом деле, как добывание себе пищи.
Он не умел находить себе еду, а уже больше двадцати лун прошло с того дня, как Кала взяла его к себе.
Знай она, что ребенок уже прожил на свете целых тринадцать лун прежде, чем попасть в ее руки, – она сочла бы его совершенно безнадежным. Ведь маленькие обезьяны ее племени были более развиты после двух или трех лун, чем этот маленький чужак после двадцати пяти.
Муж Калы, Тублат, испытывал величайшую ненависть к этому детенышу, и если бы самка не охраняла его самым ревностным и заботливым образом, он давно бы нашел случай убрать малютку со своей дороги.
– Он не будет никогда большой обезьяной, – рассуждал Тублат. – И тебе, Кала, вечно придется таскать его на себе и заботиться о нем. Какая польза от него для нас и для нашего племени? Лучше всего бросить его, когда он уснет, в траве, а ты выносишь сильных обезьян, которые сумеют оберегать нашу старость.
– Нет, Сломанный Нос, ни за что, – возражала Кала, – если бы мне пришлось даже всю жизнь носить его!
Тогда Тублат обратился к самому Керчаку и потребовал, чтобы царь своею властью заставил Калу отказаться от Тарзана. Так назван был маленький лорд Грейсток. Имя это означало «белая кожа».
Но когда Керчак заговорил с Калой о ребенке, она заявила, что убежит из племени, если ее с ее детенышем не оставят в покое. А так как каждый из обитателей джунглей имеет право уйти из племени, если оно ему не по душе, то Керчак ее больше не беспокоил, боясь потерять Калу – красивую, хорошо сложенную, молодую самку.
Но Тарзан подрастал; он все быстрее и быстрее развивался и догонял в успехах своих сверстников-обезьян. Когда ему минуло десять лет, он уже превосходно лазил по деревьям, а на земле мог проделывать такие фокусы, которые были не по силам его маленьким братьям и сестрам.
Он отличался от них во многом. Часто они дивились его изумительной хитрости. Но он был ниже их ростом и слабее. В десять лет человекообразные обезьяны уже совсем взрослые звери, и некоторые из них догоняют к этой поре шести футов. Тарзан же все еще был подростком-мальчиком. Но зато каким мальчиком!
С первых дней детства он научился ловко пускать в дело руки, когда прыгал с ветки на ветку, по примеру своей гигантской матери. Подрастая, он ежедневно целыми часами гонялся по верхушкам деревьев за своими братьями и сестрами.
Он выучился делать прыжки в двадцать футов на головокружительной высоте и мог с безошибочной точностью и без видимого напряжения ухватиться за ветку, бешено раскачивающуюся от вихря. Он мог на высоте двадцати футов перебрасываться с ветки на ветку, молниеносно спускаясь на землю, и был в состоянии с легкостью и быстротой белки взбираться на самую вершину высокого тропического гиганта.
Ему было всего десять лет, а он уже был силен, как здоровый тридцатилетний мужчина, и обладал несравненно большей подвижностью, чем тренированный атлет. И день ото дня силы его прибывали.
Жизнь Тарзана среди этих свирепых обезьян текла счастливо, потому что он не помнил иной жизни и не знал, что во вселенной есть что-нибудь, кроме необозримых лесов и зверей джунглей.
Когда ему исполнилось десять лет, он начал понимать, что между ним и его товарищами существует большая разница. Маленькое его тело, коричневое от загара, стало вдруг вызывать в нем острое чувство стыда, потому что он заметил, что оно совершенно безволосое и голое, как тело презренной змеи или другого пресмыкающегося.
Он пытался поправить дело, обмазав себя с ног до головы грязью. Но грязь пересохла и облупилась. Вдобавок это причинило ему такое неприятное ощущение, что он решил лучше переносить стыд, чем подобное неудобство.
На равнине, которую часто посещало его племя, было маленькое озеро, и в нем впервые увидел Тарзан свое лицо отраженным в зеркале светлых, прозрачных вод.
Однажды в знойный день, в период засухи, он и один из его сверстников отправились к озеру пить. Когда они нагнулись, в тихой воде отразились оба лица: свирепые и страшные черты обезьяны рядом с тонкими чертами аристократического отпрыска старинного английского рода.
Тарзан был ошеломлен. Мало еще того, что он был безволосым! У него оказывается такое безобразное лицо! Он удивился, как другие обезьяны могли переносить его.
Какой противный маленький рот и крохотные белые зубы! На что они были похожи рядом с могучими губами и клыками его счастливых братьев?
А этот тонкий нос – такой жалкий и убогий, словно он исхудал от голода! Тарзан покраснел, когда сравнил свой нос с великолепными широкими ноздрями своего спутника. Вот у того, действительно, красивый нос! Он занимает почти половину лица! – «Хорошо быть таким красавцем!» – с горечью подумал бедный маленький Тарзан.
Но когда он рассмотрел свои глаза, то окончательно пал духом. Темное пятно, серый зрачок, а кругом одна белизна! Отвратительно! Даже у змеи нет таких гадких глаз, как у него!
Он был так углублен в осмотр своей внешности, что не услышал шороха высоких трав, раздвинутых за ним огромным зверем, который пробирался сквозь джунгли. Не слышал ничего и его товарищ-обезьяна: он в это время жадно пил, и чмоканье сосущих губ заглушало шум шагов тихо подкрадывающегося врага.
Позади них, на берегу, шагах в тридцати, притаилась Сабор, большая свирепая львица. Нервно подергивая хвостом, она осторожно выставила вперед большую мягкую лапу и бесшумно опустила ее на землю. Почти касаясь брюхом земли, ползла эта хищная большая кошка, готовая прыгнуть на свою добычу.
