— Не стоит так нелестно отзываться о действиях и поступках цезаря, сурово возразил Фастус.
— Я говорю то, что думаю, — заявила Дилекта. — Пусть он и цезарь, но этот поступок омерзителен, впрочем, не сомневаюсь в том, что император и его сын способны и на худшее.
Ее голос звенел от негодования и презрения. Фастус поднялся с недоброй улыбкой на губах.
— Советую хорошенько все обдумать, — изрек он. — Твой ответ коснется не только Максимуса Прекларуса, тебя или меня.
— На что ты намекаешь?
— Есть еще Дион Сплендидус, твоя собственная мать и Фестивита, мать Прекларуса! Подумай о них.
С этим зловещим предупреждением он развернулся и вышел из ложи.
Начались игры, сопровождаемые грохотом фанфар, звоном скрещивающегося оружия, рычанием зверей и шумом многочисленных зрителей, которые часто вскакивали на ноги, неистово рукоплеща удачливому участнику, либо же выражая свое неодобрение глухим, грозным ропотом. На фоне беспрерывно колышущихся знамен и лент это тысячеглазое чудовище, страшное и жестокое, коим являлась толпа, глядело на кровь и страдания себе подобных, поглощая сладости, пока умирала жертва, или рассказывая пошлые анекдоты, в то время как рабы волокли с арены трупы и сгребали окровавленный песок.
Сублатус немало потрудился, продумывая с префектом-организатором игр программу зрелищ, стараясь предложить публике как можно больше развлечений с тем, чтобы завоевать себе популярность хотя бы таким способом.
Наибольшим успехом всегда пользовались те номера, в которых участвовали представители сословия патрициев, а потому Сублатус очень рассчитывал на Кассиуса Асту и Цецилия Метеллуса, однако для той цели, которая была поставлена, еще важнее был белый варвар-гигант, своими подвигами завладевший умами толпы.
Желая приберечь более опасные игры на вторую половину недели, Сублатус тем не менее решил выпустить Тарзана в первый же день. Таким образом в полдень человек-обезьяна оказался безоружным на арене лицом к лицу с дюжим соперником, имевшим вид заправского убийцы, на которого надели шкуру леопарда вокруг поясницы, наподобие той, что носил Тарзан.
Стража провела их через арену к императорской ложе, где руководитель игр объявил, что схватка предстоит рукопашная и что оставшийся в живых будет объявлен победителем.
— Ворота останутся открытыми, — добавил он, — и если один из противников решит, что с него довольно, он может покинуть арену, в случае чего победа переходит к другому.
Толпа засвистела. Она не собиралась глядеть на мальчишеские драки. Толпа жаждала крови, жаждала будоражащих зрелищ, но коварный замысел Сублатуса состоял в том, чтобы не только расправиться с Тарзаном руками одного из самых страшных гладиаторов, в чьей победе он не сомневался, но, по возможности, унизить белого гиганта, заставив его убежать с арены и тем самым отомстить за свой собственный позор.
Толпа понемногу угомонилась и замерла в ожидании, возможно, потому что предлагаемый поединок представлял для нее спектакль, сулящий немало интересного. Забавно будет поглядеть, как противник послабее пустится наутек.
Публика встретила Тарзана и убийцу с низким лбом аплодисментами, а попутно осыпала бранью распорядителя игр, благородного патриция, пользуясь его беззащитностью перед сплоченным коллективом зрителей.
По команде Тарзан повернулся к противнику и встал в борцовскую стойку. При этом он подумал, что им будет трудно подыскать для него достойного соперника.
Человек с лицом убийцы был чуть ниже Тарзана, под его темной кожей неестественно уродливыми буграми перекатывались огромные твердые мускулы; длинные руки свисали ниже колен, а плотные узловатые икры ног напоминали бронзовую статую на гранитном пьедестале.
Мужчина ходил вокруг Тарзана, примеряясь к противнику. Он состроил свирепую рожу, явно желая устрашить белого.
— Вон дверь, варвар, — гортанно выкрикнул он, махнув рукой вглубь арены. — Беги, пока жив.
Толпа разразилась одобрительным смехом. Такие шутки были в ее вкусе.
— Я разорву тебя на куски! — заорал убийца. Публика снова зааплодировала.
— Да нет, я, пожалуй, останусь, — невозмутимо произнес Тарзан.
— Уноси ноги! — взревел убийца.
Нагнув голову, он двинулся в атаку, словно рассвирепевший бык.
Неожиданно человек-обезьяна в прыжке налетел на своего противника. Все произошло так внезапно и стремительно, что никто, кроме самого Тарзана, не понял, что же случилось. Один он знал, как свернул убийцу жгутом.
Толпа увидела лишь конечный результат — рухнувшую на землю массивную фигуру, которая осталась лежать на песке полуоглушенная, и стоявшего над ней гиганта-варвара, скрестившего на груди руки.
Переменчивая в своих настроениях публика повскакивала с мест, вопя от удовольствия.
— Абст! — кричала она.
В воздухе взметнулись тысячи кулаков, указывая большим пальцем вниз. Тарзан неподвижно ждал, пока убийца, тряся головой, чтобы прояснить сознание, медленно вставал на ноги.
Соперник огляделся по сторонам помутневшими глазами, увидел Тарзана и с яростным воплем бросился на него.
Попав снова в страшные тиски, он опять очутился на земле.
Толпа ревела от удовольствия. Все до единого в Колизее показывали большим пальцем вниз, требуя, чтобы Тарзан прикончил своего противника. Человек-обезьяна обратил взор к ложе Сублатуса, где находился распорядитель игр.
— Может, достаточно? — спросил Тарзан, указывая на распростертую фигуру потерявшего сознание гладиатора.
Префект обвел рукой трибуны.
— Они хотят его смерти, — сказал он. — Если он останется в живых, ты не будешь победителем.
— Цезарь тоже требует, чтобы я убил беззащитного человека? — спросил Тарзан, глядя Сублатусу прямо в глаза.
— Ты слышал, что сказал благородный префект, — презрительно процедил император.
— Хорошо, — сказал Тарзан, — правила схватки будут соблюдены.
Наклонившись, он сгреб в охапку тело бесчувственного противника и поднял над головой.
— Вот так я вынес вашего императора из дворца! — крикнул он зрителям.
Последовавшая буря восторга явно говорила о том, насколько чернь ценит вызов Тарзана, между тем как цезарь попеременно то бледнел, то багровел от ярости. Он собрался встать со скамьи, но что бы у него ни было на уме, сделать это ему не удалось: в этот момент Тарзан раскачал тело противника, словно громадный маятник, и мощным движением метнул вверх, за перила ложи, прямо в Сублатуса, повалив цезаря на землю.
— Я жив и один на арене, — крикнул Тарзан, обращаясь к публике. Согласно правилам игр, я — победитель.
Даже цезарь не осмелился опротестовать единодушный восторг толпы, приветствующей воплями и бурными аплодисментами отважного победителя.
