– Я пойду один, – отрезал Орман. – Пешком один человек будет продвигаться быстрее, чем вся эта колонна машин, и быстрее, чем всадник на лошади, которому придется часто останавливаться и искать тропу.
– Но что может сделать один, черт возьми, если столкнется с отрядом этих ублюдков, – возразил О'Грейди. – Он лишь погубит себя, так как не сможет победить их в одиночку.
– А я и не собираюсь сражаться с ними, – ответил Орман. – Я завел девушек в эту глушь, не думая своей башкой, теперь же я намерен вывести их отсюда, немного пошевелив мозгами. Эти арабы делают все ради денег, я собираюсь предложить им выкуп больший, нежели они собираются получить за них.
О'Грейди почесал в затылке.
– Вероятно, ты прав, Том.
– Конечно, прав. Когда я буду в пути, вы должны выбраться отсюда. Идите к холмам Омвамви и дожидайтесь меня там. Там же вы сможете нанять новых носильщиков. Пошлите в Джиню гонца с посланием кинокомпании, в котором опишите все, что произошло, и попросите указаний на случай, если я не вернусь через тридцать дней.
– Но вы хотя бы позавтракайте перед уходом, – предложил Маркус.
– Да, пожалуй, – согласился Орман.
– Завтрак готов? – заорал О'Грейди.
– Сейчас несу, – донесся голос Шоти из палатки-кухни.
Орман торопливо пережевывал пищу, давая последние распоряжения О'Грейди. Закончив трапезу, он поднялся, взвалил на плечи рюкзак и взял винтовку.
– До встречи, ребята, – сказал он.
Все окружили Ормана, чтобы пожать ему руку и пожелать удачи. Билл Уэст поправлял лямки своего рюкзака. Орман взглянул на него.
– Ты не должен идти, Билл, – сказал он. – Это мое дело.
– Я пойду вместе с тобой, – ответил Билл.
– Я запрещаю тебе.
– Никто не может мне запретить, – возразил Билл, а потом добавил, стараясь не терять контроля над собой: – Ронда где-то там…
Тяжелые морщины разгладились на лице Ормана.
– Я не подумал об этом. Пошли! Два человека пересекли лагерь и вступили на тропу, по которой беглецы ушли на север.
X. ПЫТКИ
Стенли Оброски еще никогда не встречал утро с таким воодушевлением. Наступающий день мог принести ему гибель, но она уже не так страшила его после кошмаров и страданий долгой ночи, которая наконец-то сменилась рассветом.
Веревки впились в тело, мускулы ныли от неподвижности и холода, Стенли проголодался и мучительно хотел пить. Насекомые тучей кружились над ним и немилосердно жалили.
Холод, голод, назойливые насекомые, а также крики танцующих дикарей и шум оргии лишили его сна.
И физические, и моральные силы Оброски были на исходе. Он чувствовал себя маленьким напуганным ребенком, и больше всего ему хотелось закричать и заплакать. Слезы выступили у него на глазах. Но в затуманенном мозгу вдруг вспыхнула мысль, что плач может обнаружить его страх, а страх есть проявление трусости. И Оброски не заплакал. Напротив, он нашел облегчение в ругани.
Его возня разбудила Квамуди, который мирно спал в привычной для себя обстановке.
Они разговорились, в основном о голоде и жажде, от которых одинаково страдали.
– Потребуй еды и питья, – предложил Оброски, – и кричи до тех пор, пока не принесут.
Квамуди решил, что это неплохая идея, и приступил к ее реализации. Результат не заставил себя долго ждать. Минут через пять один из стражников, спавших снаружи, проснулся и вошел в хижину.
В это время двое других пленников тоже проснулись и уселись на пол. Один из них сидел ближе к двери, чем его товарищ, поэтому он оказался первым на пути стражника, который не долго думая огрел его древком от копья по голове и по спине.
– Если еще будете шуметь, – прорычал охранник, – я вам языки поотрываю!
– Да, – резюмировал Оброски, – идея себя не оправдала.
– Что вы сказали, бвана? – переспросил Квамуди.
Утро сменилось полднем, а вся деревня еще спала. Дикари отсыпались после ночной оргии. Наконец показались женщины, которые принялись готовить завтрак.
Спустя час к хижине подошли воины. Они вытащили пленников наружу и поставили их на ноги, предварительно развязав веревки. Затем они повели узников к большой хижине в центре деревни. Это было жилище Рангулы, вождя бансуто.
Рангула восседал на низком стуле, установленном перед входом в хижину.
За его спиной толпились наиболее влиятельные члены племени, а по краям, образуя широкий полукруг, стояли остальные воины – тысячи дикарски разрисованных людей из многих деревень Бансуто.
Из дверного проема хижины за всем происходящим наблюдали жены вождя, а стая ребятишек вертелась у них под ногами.
Рангула взглянул на белого пленника из-под нахмуренных бровей и что-то сказал.
– Что он говорит, Квамуди? – спросил Оброски.
– Он интересуется, что вы делали в его стране.
– Передай ему, что мы только проходили через эту территорию, что мы друзья и что он должен отпустить нас.
Когда Квамуди перевел слова Оброски Рангуле, тот громко рассмеялся.
– Скажи белому человеку, что только вождь, более могучий, чем Рангула, вправе говорить ему слово «должен», но на свете нет вождя более могучего, чем Рангула.
Он на секунду задумался и затем добавил:
– Белый человек будет убит, как и все его люди. Он был бы убит еще вчера, если бы не был таким большим и сильным.
– Он потеряет свою силу, если его не будут кормить и поить, – сказал Квамуди. – Никто из нас не пойдет вам на пользу, если вы будете морить нас голодом и не давать воды.
Рангула задумался над словами Квамуди, посовещался со своими приближенными, затем поднялся и подошел к Оброски. Он пощупал рубашку белого человека, что-то приговаривая при этом, но особенно его поразили ботинки и брюки.
– Он требует, чтобы вы сняли свою одежду, бвана, – перевел Квамуди. – Он хочет забрать ее.
– Всю одежду? – переспросил Оброски.
– Да, бвана.
Измученный бессонницей, страданиями и страхом, Оброски полагал, что кроме пыток и смерти на его долю больше не выпадет других испытаний, но теперь мысль о наготе возбудила в нем новую волну страха. Цивилизованному человеку одежда придает уверенность, которую он теряет при раздевании.
Оброски не посмел отказаться.
– Скажи ему, что я не могу снять одежду с завязанными руками.
Квамуди перевел его слова, и Рангула приказал развязать Оброски руки.
Белый человек расстегнул рубашку и передал ее вождю. Затем тот указал на ботинки. Оброски сел на землю, медленно расшнуровал их и снял. Рангулу заинтересовали носки белого человека, которые вождь стащил собственноручно.
