Глядя, как Феоктистов метнулся к двери,
Чупинина задала себе вопрос: почему директор испытал ужас? Может, у него в
самом деле случился гипертонический криз или начался приступ стенокардии?
Однако еще несколько секунд назад Феоктистов весело шутил и пытался ухаживать
за журналисткой, лицо он потерял после громкого вопля: «Феликс! Сколько лет!»
Но отчего он так отреагировал на чужое имя? Он же по паспорту Геннадий?
Юля осторожно потянула за ниточку и аккуратно
размотала клубок, правда, ей понадобилось почти полгода, чтобы вычерпать озеро
и поскрести ведром по дну, но игра стоила свеч.
Материал, помещенный в «Трепе», взорвался как
бомба. Настоящая фамилия Феоктистова была Петровский, и он не Геннадий, а
Феликс. Двадцать лет тому назад нынешний директор, тогда молодой парень, убил
двух детсадовцев и сумел избежать наказания. Когда за педофилом пришла милиция,
сексуальный маньяк растворился в неизвестности, а в Москве появился Геннадий
Феоктистов.
Можно было завидовать Юле, смеяться над ее
манерой менторски вопрошать в статьях: «Кто накажет преступника?», издеваться
над словом «ангел», которое Рольф лепил через каждую фразу, подсчитывать
гонорары репортера, злиться и восклицать: «Если такие писаки востребованы, то
мир летит в тартарары» – но приходилось признавать: Юлечка обладала зоркостью
орла, трудолюбием слона и хитростью обезьяны, она постоянно работала, даже
когда лежала на диване и тупо смотрела сериал. В голове у нее вертелись мысли о
статьях, и она могла внезапно воскликнуть: «О черт! Теперь понимаю, как
построить материал».
Первое время Владимир восхищался любовницей,
потом начал испытывать комплекс неполноценности. Он сам не умел найти такую
тему, чтобы страна ахнула. Нет, Коэн нарывал сенсации, но они являлись самыми
простыми, а не эксклюзивными. Затем Володя начал испытывать еще более сильный
душевный дискомфорт, Юля могла подбросить ему тему, походя уронив:
– Займись театром Рогачева: там во время
спектакля прямо на сцене отравили актрису, этот факт и администрация, и милиция
тщательно скрывают.
Коэн начинал бить ластами и писал хлесткий
очерк, за который получал супергонорар и овации от читателей. Обрадоваться на
сто процентов ему мешало знание того, что тему дала Юля, бросила крошки с
барского стола, сама не занялась делом, оно ей показалось малоинтересным, не
заслуживающим ее царственного внимания.
Затем Коэн почувствовал легкую брезгливость.
Двуличие Чупининой его поражало, в «Резонансе» она строчила пафосные статьи о
судьбах российской литературы, обвиняла писателей так называемого легкого жанра
в развращении русского народа, топтала «Желтуху», «Клубничку», «Треп», радела
за чистоту слова и затевала дискуссии на тему, имеет ли право человек
употреблять нецензурные выражения.
Вернувшись домой, Юлечка хваталась за ноутбук
и превращалась в Рольфа, трансформация происходила моментально, и Володю все
чаще посещала мысль: Юлия Чупинина – это маска, а Рольф – истинная сущность
возлюбленной. Хорошо, что коллеги из «Резонанса», боявшиеся в присутствии
всегда одетой в безукоризненный офисный костюм Юлии произнести слово «жопа», не
видели, как она дома, нацепив на себя майку с неприличной картинкой и потертые
джинсы, матерится сквозь зубы на зависший компьютер.
Иногда Коэн испытывал острое желание поскрести
ногтем кожу Чупининой и посмотреть, что там, под ней, покажется кровь или
проглянут металлические части робота? Какая она, настоящая Юля? Зачем ей
Владимир? Способен ли Терминатор любить? И что для Чупининой главное в жизни?
Правда, ответ на последний вопрос Коэн знал
великолепно: основной ценностью для любовницы являлись деньги. Ради крупной
суммы Юлечка шла на все, она могла позвонить герою очередного скандального
репортажа и предложить:
– Материал никогда не увидит свет, если
вы раскошелитесь.
Чупинина вела себя честно: откусив здоровый
кусок от чужого сберсчета, она отдавала жертве все документы, фотографии и
предупреждала:
– Будьте осторожны, если Рольф смог
докопаться до сути, это способен сделать и другой репортер.
Стоит ли упоминать о том, что на «стрелки» с
объектом шантажа Чупинина всегда ходила в гриме и представлялась помощником
Рольфа? Юлии везло, ее ни разу не попытались убить, люди предпочитали выкупить
компромат.
Теперь Володя знал, откуда у Юлии «Мерседес»,
отличная квартира, «золотая» кредитка и прочие блага. Впрочем, у окружающих
тоже не возникало вопросов по поводу материального благоденствия Юлечки. Все
помнили: Чупинина – бывшая жена олигарха, и не сомневались, что журналистка
имеет шикарные алименты.
Неизвестно, как бы развивались отношения Юли и
Владимира дальше, но в последнее время Коэн стал слишком много внимания
обращать на отрицательные качества любовницы. Вполне вероятно, что пара бы
мирно рассталась, и тут произошло несчастье.
За месяц до беды Юлечка принеслась домой и,
возбужденно сверкая глазами, сказала Володе:
– Я нашла бомбу!
– Да ну? – весьма вяло отреагировал
Коэн.
– Хочешь – расскажу? – спросила Юля.
Владимир удивился – обычно любовница не
раскрывала своих планов, загадочно улыбалась и говорила:
– В «Трепе» прочитаешь, дуракам полработы
не показывают.
А сейчас она подпрыгивает от нетерпения,
наверное, отыскала феерическую гадость, такую мерзкую и липкую, что не способна
справиться с восторгом.
– Начинай, – кивнул Коэн и умостился
в кресле.
Любовница забегала по комнате.
– Слышал фамилию Анчаров?
Володя наморщил лоб.
– Конечно. Великий театральный режиссер,
последний из могикан. Когда-то его спектакли будоражили всю Москву. Анчаров,
черт, забыл, как его зовут…
– Константин Львович, – живо
подсказала Юля.
– А! Точно! Я читал о нем книгу какого-то
театроведа, сейчас расскажу, что помню. Анчаров ходил по лезвию ножа, он пригрел
в своем коллективе одиозных актеров, защищал права геев, поддерживал
диссидентов, дружил с людьми, попавшими в опалу. В его театр ломились,
буквально ломали двери, зрители почитали за счастье постоять в проходе или
посидеть на полу у сцены. Актеры гордились, получив у Анчарова роль из двух
слов: «Карета подана». Поговаривали, что фанатами Анчарова были некоторые члены
Политбюро, а еще рассказывали, якобы спектакли режиссера, записанные на пленку,
показали на самом верху. Очевидно, те, кто спланировал акцию против режиссера,
надеялись вызвать гнев всесильных людей, но один из них неожиданно сказал:
«Антисоветчина, но он талантлив, и трогать его
нельзя. Наоборот, пусть ездит на Запад. Станут нас ругать, ответим: «В СССР
есть свобода слова, смотрите спектакли Анчарова».
