– Зато воздух свежий! – бодро ответила
Ольгушка. – И тишина замечательная, я от шума в школе чумею.
– Во сколько же тебе приходится вставать,
чтобы к первому уроку поспеть? – обомлел я.
Было еще одно обстоятельство, о котором я
забыл сказать. У Ольгушки больные ноги, не знаю, что это за напасть, но она
вынуждена носить специальную ортопедическую обувь, отвратительные темно-синие
ботинки, рант которых прошит белыми нитками. Ольгушка ходит не хромая, но один
раз она сказала:
– Вот! Наказал меня господь! Шьют же для
инвалидов гадость! Но в обычной обуви я моментально спотыкаюсь. А эта! Страх
смотреть! Как гнали одну модель двадцать лет назад, так и гонят до сих пор.
Представляешь, Ванечка, и деньги есть, а ничего удобного не купить! Все
перепробовала, на заказ делала, но вот парадокс! Хорошо мне только в этих,
прости господи, за грубость, говнодавах! Но ведь по-иному эти туфли и не
назовешь!
Значит, Ольгушке, с ее больными ногами
приходится носиться антилопой к поезду?!
– В пять встаю, – сообщила она, –
очень здорово получается. В электричке мало народа, сижу как королева, будто в
такси качу! Ничего, скоро Егор развернется, начнет зарабатывать, главное – дать
человеку шанс! Кушай, Ванечка, котлетки, только что навертела.
Помнится, именно в тот момент я испытал весьма
редкостное для себя чувство зависти. Поймите меня правильно, я позавидовал Егору
не из-за большой суммы, которую Ольгушка вручила сыну, а из-за того, что у него
такая мать. Представляю себе, как бы заорала Николетта, предложи я ей сдуру
такой вариант: продавай квартиру, переезжай в деревню, а я попытаюсь на
вырученные деньги открыть фирму! Думаю, я бы услышал много интересного о себе.
– Ольгушка, – воскликнул я, прогнав
воспоминания, – что случилось?
– Простыла я, – прохрипела она, –
под дождь попала на кладбище, вымокла, и вот результат.
– Я сейчас приеду!
– Ой, не надо, я вполне хорошо себя
чувствую, – возразила Ольгушка, – только охрипла, ни температуры, ни
насморка нет!
– Все равно.
– Ванечка, не меняй своих планов, освободишься
и заскочишь.
– Мне просто хочется тебя увидеть.
– Жду, дорогой, – мгновенно согласилась
она.
Я, не задерживаясь, сел в машину и покатил по
хорошо знакомой дороге. После того как Егор разбогател, он выкупил родительскую
квартиру назад, и теперь она выглядит как раньше. Книжные шкафы начинаются от
входной двери и тянутся в комнаты, коих немало: спальни Ольгушки, Егора и Лены,
гостиная, кабинет.
– Извини, – быстро сказал я, снимая
уличную обувь, – кругом пробки, поэтому я долго добирался.
– Ничего, – улыбнулась Ольгушка, – я
успела испечь твой любимый яблочный пирог, правда, он не остыл, только что
вынула!
– Не следовало хлопотать у плиты.
– Ванечка, ты же обожаешь шарлотку, –
засмеялась она, – садись к столу.
Мать Егора повернулась и быстрым шагом ушла на
кухню, я опустился в обитое синим атласом старинное кресло.
Может, кого-то и удивит поведение матери, только
что потерявшей сына, который являлся всем смыслом ее жизни. Но я очень хорошо
знаю Ольгушку. Никогда она не продемонстрирует собственную боль и горе при
посторонних, даже при мне стиснет зубы. Насколько я понял из обрывочных
высказываний Егора, его мать любила отца, но ни одной фотографии Сергея
Дружинина в доме вдовы не найдешь, она считает неприличным выставлять напоказ
свою скорбь. Вот детские альбомы Егора она демонстрирует охотно, о Сергее же
предпочитает не говорить вслух. И сегодня Ольгушка не станет рыдать, она
слишком горда для этого. Кстати, куда подевалась хрипота из ее голоса? Скорей
всего, Дружинина не простужалась, она просто рыдала по сыну, но не захотела
сказать мне правду.
– Вот, – возвестила Ольгушка, вернувшись
в гостиную с подносом, – как тебе пирог?
– Волшебно, – воскликнул я, – а
пахнет еще лучше!
– Это корица. Давай отрежу кусочек, –
захлопотала она.
Некоторое время мы беседовали о всяких
пустяках, потом я осторожно спросил:
– Ты как?
– Нормально! – нарочито бодро воскликнула
Ольгушка. – Вот решила на работу выйти.
– Зачем? – задал я совершенно идиотский
вопрос.
– Сейчас в школах не хватает учителей, –
пояснила мать Егора, – ну, наверное, полный рабочий день я не потяну, а
вот группу продленного дня возьму с охотой. Второклашки чудесный народ…
Я не столько слушал рассказ Ольгушки о
замечательных детях, сколько смотрел на нее. Похоже, она еще больше похудела,
небось не ест ничего, личико осунулось, глаза провалились, руки нервно теребят
скатерть. Из глубины души поднялась злость на Егора. Да как он посмел! Хороша
первоапрельская шутка! Ольгушка могла умереть на похоронах сына. Почему он не
предупредил фанатично преданную ему мать об идиотском плане? Боялся, что
сорвется затея? И как Ольгушка перенесет известие о «воскрешении» Егора? Может,
прямо сейчас открыть ей правду?
– Ой, сливки забыла! – подхватилась она и
поспешила на кухню. – Не пей, Ванечка, кофе, он невкусный.
Я откинулся на спинку стула. Нет, нельзя
поддаваться сердечным порывам, надо действовать рационально. Человек,
задумавший преступление, сейчас уверен – его план удался. Вполне вероятно, что
убийца общается с мамой Егора, является одним из тех, кто вхож в дом. Сумеет ли
Ольгушка скрыть радость? У пожилой дамы много подруг, в частности, Анна
Ивановна Касьянова, крупный психиатр, Ванда Раковская, доктор исторических
наук. Это те, кого я часто видел в доме Дружининых. Услышит Ольгушка счастливую
весть и явно не удержится, кинется звонить «девочкам», те начнуть молоть
языками, и убийца узнает, что жертва жива. Последствия моего поступка, пусть и
продиктованного искренней жалостью к пожилой даме, могут оказаться ужасными.
Человек, стоящий за этим преступлением, предпримет еще одну попытку, на этот
раз удачную.
И тут мне в голову пришла новая мысль. Боже,
какой я дурак! Трофимова просто купили, некий человек пообещал ему запредельную
сумму, и Юрий не устоял. Но, думаю, воспользоваться полученным капиталом
мерзавец не успел, его самого небось убили! Вот почему в квартире остались вещи
и продукты. Надо отвечать не на вопрос: кто велел оставить Егора в гробу, а
озаботиться другой проблемой: кому была выгодна смерть Дружинина? Деньги!
– Деньги? – вдруг воскликнула
Ольгушка. – Ванечка, ты о чем?
Я потряс головой. Иван Павлович, не теряй разума!
Я не услышал, как хозяйка вернулась с кухни, да еще принялся вслух озвучивать
свои мысли.
