Похороны Егора стали важным светским событием,
никогда крохотное кладбище не вмещало такого количества известных всей стране
лиц, никогда на узком шоссе, ведущем к погосту, не стояла такая длинная
вереница иномарок со скучающими шоферами внутри.
Я попытался пробиться сквозь толпу туда, где
на обитом красной тканью постаменте стоял шикарный гроб из светлого
полированного дерева. Крышка была откинута, мне бросилась в глаза совершенно
неуместная обивка домовины: белая, шелковая, просто ткань для свадебного
платья.
– Здрассти, Иван Павлович, – прошептал
справа тихий голос.
Я повернул голову и увидел Зину Ротову,
папарацци на вольных хлебах, всю увешанную фотоаппаратами.
– Добрый день, Зиночка, – кивнул я и тут
же спохватился: – Извини за глупое приветствие, ничего хорошего в сегодняшнем
дне нет.
– Почему вы в общей толпе, а не там? –
поинтересовалась Зина, указав на ряд стульев в центре площади.
– Ну… не знаю… как-то неудобно лезть вперед.
– Ерунда, – решительно заявила
она, – вы ж его лучший друг!
Не успел я охнуть, как активная Ротова
ухватила меня за плечо и поволокла вперед, повторяя:
– Господа, пропустите родственника покойного.
В конце концов энергичная Зина допинала меня
до цепочки парней в темных костюмах.
– Простите, к гробу приближаться
нельзя, – вежливо сказал один из них.
– Это его брат, – ничтоже сумняшеся
соврала корреспондентка, – спросите у жены!
Мне стало неловко. Маленькая, скрюченная
фигурка Лены горбилась на стуле в отдалении от гроба. Около вдовы почему-то
никого не было, мама Егора, Ольгушка, отсутствовала.
– Это его брат, – повторила Зина и
толкнула меня вперед.
Охранник посторонился, я оказался на пустом
пятачке, под прицелом множества взглядов быстро пробежал пару метров и сел
около безучастной Лены. В то же мгновение откуда-то сбоку вынырнул Трофимов и,
подойдя ко мне, сказал:
– Извините, но… ах, это вы! Сидите, сидите,
Иван Павлович.
– Почему у гроба выставлено оцепление? –
тихо спросил я.
Юрий сел рядом.
– Это воля покойного! Он строго-настрого
запретил приближаться к гробу, никто не должен целовать покойного и подходить к
нему ближе чем на метр, даже вдова. Еще нельзя приносить цветы. Видите вон там,
в отдалении, куча букетов?
Я кивнул, Трофимов нервным шепотком продолжал:
– Мои люди отбирают цветы и складывают их
поодаль.
– Странно, – вырвалось у меня.
– Да уж! – вздохнул Юрий. – А
день-то какой! Солнечный, ясный, теплый, птички поют!
– Конец марта, – машинально ответил я.
– Сегодня первое апреля.
Действительно! Думаю, Егору бы понравилось,
что его провожают на тот свет именно в День смеха.
Внезапно прозвучали совершенно неуместные, на
мой взгляд, фанфары, и началась церемония прощания. Один за другим на трибуну,
стоявшую вдалеке от гроба, поднимались люди и произносили слова, которые
принято говорить на похоронах.
«Смерть вырвала из наших рядов», «Безвременно
ушедший», «Осиротели», «Как же это, он был еще так молод», «Лучший друг»,
«Отличный начальник»…
– Иван Павлович, скажите речь, – попросил
Юрий, – подведите итог.
– Нет, нет, – испугался я, –
извините, не могу.
– Понимаю, – кивнул Трофимов, и тут
случилось непредвиденное.
На голубое небо набежали свинцово-черные тучи,
вмиг потемнело, да так, словно на дворе стояла глухая полночь. На асфальт упали
первые тяжелые капли, сверкнула молния, грянул гром, и обвалился ливень. Но
какой! Словно некто на небесах опрокинул вниз цистерну с водой, из туч рухнула
стена дождя.
Толпа провожающих с визгом кинулась по
машинам.
– Господа, – надрывался кто-то в
микрофон, – временная остановка церемонии, продолжим через десять минут.
Гроза быстро закончится.
Трофимов подхватил безучастную Лену и почти
понес ее в здание небольшой церквушки, я же кинулся к гробу и захлопнул крышку.
Откуда ни возьмись прибежали трое парней в черных костюмах и толкнули
задрапированный красной тряпкой постамент, он оказался на колесиках. Я бросился
помогать охранникам, в мгновение ока мы докатили гроб до небольшого домика.
Оказавшись внутри скромно убранной комнаты, я
начал трястись. Охранники быстро вышли, никто из них не произнес ни слова, а
мне отчего-то стало не по себе. Мрачный зальчик, очевидно, предназначался для
церемонии прощания с усопшими. Темные стены украшали венки из искусственных
еловых лап, в правом углу висела икона. Тут только я сообразил, что Егора не
отпевали в церкви и священник не стоял у его гроба. Дружинин никогда не был
верующим человеком, насколько я знаю, он не посещал храм и не соблюдал посты,
но ведь в нынешние времена принято приглашать батюшку даже к атеистам.
Озноб прошел, мне стало жарко, глаза уперлись
в полированный ящик. Господи, неужели там Егор? Не может быть!
Повинуясь непонятному импульсу, я приблизился
к гробу и взялся за крышку, она легко откинулась на петлях. Я вздрогнул, без
всякого сомнения, это Егор. Вернее, Егора-то как раз и нет, есть его пустая
оболочка, из которой ушла душа. Я не верю в загробную жизнь, но на похоронах
всегда ощущаю некий дискомфорт. Отчего покойный кажется полым сосудом? Что
покидает человека после кончины?
Я посмотрел в лицо Дружинина. Густо намазанная
тональным кремом кожа, глаза, похоже, заклеены, губы тронуты помадой, на щеках
чахоточный румянец, и волосы по-идиотски уложены, Егор никогда не зачесывал их
назад. Местный гример изо всех сил пытался украсить умершего и добился
поразительного эффекта: Дружинин выглядел весьма неестественно, но все же это
он.
Крышка гроба открылась лишь частично, я видел
только голову, шею и плечи и вдруг почувствовал беспокойство, занервничал и
стал переминаться с ноги на ногу. Что-то не так. Но что? Егор казался мне
просто спящим, а не мертвым. Мой взор зацепился за пиджак Дружинина. Ни разу я
не видел Егора без авторучки, она всегда торчала у него из кармана. И вот
сейчас ручки нет! Да и зачем она ему? Нагими приходим мы в этот мир, нагими из
него и уходим.
Из глаз хлынули слезы, слава богу, в зале не
было ни единой живой души, и никто не стал свидетелем моих рыданий. Дрожащими
руками я расстегнул барсетку, вытащил ручку и сунул ее в карман покойному,
потом, продолжая всхлипывать, положил в гроб свой мобильный телефон, пачку
бумажных носовых платков, расческу…
