– Дорого как!
– Это подарок от Норы.
– Ой, не возьму.
– Но почему?
– Отдарить нечем!
– И не надо.
– Нет, нет, я так не могу! Хотя… вам табуретка
нужна? Давай сколочу.
– Хорошо, – кивнул я, – просто
прекрасно, вот и решили: мы тебе снасти, а в обмен получим необходимую мебель.
Через полчаса совершенно счастливый Леха сел в
«Жигули» и принялся рассказывать мне обо всяких приспособлениях. Я делано
удивлялся, испытывая радость от того, какое счастье излучал Одеялкин. Под самый
конец монолога он продемонстрировал мне банку с отвратительными здоровенными
жуками.
– Это кто? – с некоторой брезгливостью
осведомился я.
– Тараканы, – гордо сообщил Леха.
Меня передернуло.
– Ты уверен? Обычно они маленькие, рыжие, а
тут темные, блестящие…
– Это не российские насекомые.
– Да? Откуда же их завезли?
Одеялкин пожал плечами:
– Ну вроде из Эфиопии, я точно не знаю. Только
теперь их в России разводят, есть специальные люди, у них аквариумы дома стоят,
там таракашки живут.
– Какая гадость! – не сдержался я.
– Вовсе нет, – возмутился Леха, –
суперская наживка, лучше опарыша. Не думал, что эти эфиопские твари в Москве
есть, я за ними в Екатеринбург мотался. Хотел, правда, сам разводить, да Клавка
заистерила.
Я вздохнул. Может, конечно, супруга Лехи и
отличается на редкость вздорным нравом, но в данном конкретном случае я
совершенно с ней солидарен. Обитать в доме и знать, что за стеной, в стеклянном
ящике, копошатся жуткие насекомые! Право, ужасно!
Не заметив моей брезгливости, Одеялкин тряхнул
банку.
– Во, Ваньша, глянь! Шевелятся!
– Они не выползут? – с некоторой опаской
осведомился я.
– Да ты че? Крышка заверчена, – успокоил
меня Одеялкин.
– И все-таки лучше не оставляй их одних!
Леша улыбнулся:
– Так они не кусаются.
– Ты приглядывай за тараканами, – не
успокаивался я.
– Не дрейфь! – хмыкнул Одеялкин. –
Суну банку к себе под подушку.
Я глубоко вздохнул и не стал продолжать
разговор. Никогда бы не сумел заснуть, зная, что под головой хранится упаковка
с монстрами.
К дому Ляли я подъехал в районе шестнадцати
часов. Нора дала мне четкие указания, и я великолепно знал, как следует себя
вести.
Дверь в квартиру оказалась открыта, я вошел и
осторожно произнес:
– Здравствуйте.
– Вы кто? – послышалось в ответ, и из-за
угла вылетела худенькая женщина. – Цветы привезли?
Мне на секунду захотелось зажмуриться. У
незнакомки были удивительные волосы: ярко-рыжие, мелко вьющиеся кудряшки,
просто огненный сноп локонов, падающий на плечи. Никогда я не встречал людей с
подобной шевелюрой.
– Нет-нет, разрешите представиться – Иван
Павлович Подушкин, детективное агентство «Ниро».
В глазах женщины мелькнуло откровенное
удивление.
– Соня Работкина, – представилась
она, – подруга Игоря еще с детства. Вообще-то я родственница тети Зои, но
такая дальняя, что и говорить не о чем.
– Вы-то мне и нужны, – обрадовался
я, – а где Ляля?
– Ей совсем плохо, – пригорюнилась
Соня. – «Скорая» приезжала, укол сделала, спит Лялька. Досталось ей,
конечно, по полной программе, не всякая выдержит. Сразу двоих потеряла, сначала
мужа, потом свекровь! Хотя, может, кто, конечно, и обрадовался бы. Вот у нашей
соседки, к примеру, супружник пил, словно старый верблюд! Как на свадьбе начал
за воротник закладывать, так до развода и не просыхал! Ничего не помогало! Она
и плакала, и ругала его, и просила. По-хорошему, по-плохому… все одно. А мать
его! Ну чума! Другая бы взяла скалку да отходила сыночка-алкоголика. Так нет
же! Баба скандалы устраивала. «У хорошей жены муж не квасит. Петя нервничает!
Не смей его заставлять неурочно работать». До того договорилась, что заявила
невестке: «Вали отсюда! Петечке другая нужна, ласковая и заботливая!» Вот тут
соседка прифигела, а потом напомнила свекрови: «Слышь, жопа! Кто у кого живет?
Квартира-то моя! Вы с Петькой из Тмутаракани заявились и на московской
жилплощади исключительно из-за его женитьбы оказались».
Ну дела! Соседка потом с ними судилась. Так
вот, помри они в одночасье, Петька с его мамуськой, моя соседка даже не
всхлипнула бы. Хотя, наверно, от радости бы рыдать принялась! Но нет же!
Живы-здоровы, как коровы. Правда, она их выпереть сумела, но для этого пришлось
трешку продавать! Сволочи! Давно я, кстати, заметила! Над чем трясешься, то у
тебя добрый боженька и отнимет, накажет невесть за что. Вот, к примеру, Лерка
Волчина! Она в театре петь собиралась, десять лет училась, и чего? Пропал
голос. А вот у Надьки Морозовой, которой на сцену не с руки лезть, такой бас!
Гремит трубой, ничего ее не берет! Мороженое ест, босиком бегает! А Лерка
береглась, да попусту. Зато Надька собак обожает, у нее их три штуки! Ухаживает
за барбосами, как за детьми! Прививки, диета! И что? Мрут они у нее словно
мухи, дохнут от ветра. Вот оно как! Зато у Лерки дворняга имеется, никто за ней
особо не приглядывает, пятнадцатый год скрипит. И что получается? У одной
голоса нет, зато шавка живее всех живых. Но Лерке этого не надо, ей петь охота.
А у Надьки голосище трубой, но болонки передохли, только Морозовой на таланты
плевать, она по лохматым убивается. Разве это справедливо, а? Ну скажите?
От трескотни Сони у меня начала кружиться голова,
а Работкина не собиралась захлопывать рот. Вопрос о справедливости был ею задан
риторически, никакого ответа она не ожидала, продолжала болтать дальше, успев в
перерыве между рассуждениями велеть мне:
– Снимайте ботинки и идите в гостиную.
Я повиновался и вновь оказался в комнате, где
вчера развернулись печальные события.
С тех пор тут, похоже, никто не убирал. Везде
были разбросаны вещи, на диване валялся серо-голубой махровый халат, на полу
лежал плед и две подушки. Я вздрогнул, увидав на паркете полустертую белую
линию. Бригада милиционеров, приехавшая по вызову, очертила место, где лежал
труп Зои. Было очень душно.
– Фу, – скривилась Соня, – я не
входила сюда с ночи, как прибежала к Ляльке, так у нее в спальне и сидела.
Дышать нечем! Надо окошко приоткрыть.
С этими словами она подошла к занавескам, язык
Работкиной продолжал болтать:
