SR–77 чуть наклонился, доставая спрятанный под водительским сиденьем браунинг, но тут же дверца его автомобиля распахнулась, и чьи — то сильные руки выдернули агента на улицу. Он попытался вырваться, но получил удар чем — то тяжелым по затылку. Уже оглушенного, его забросили в салон такси, и обе машины быстро стартовали с места. А в опустевший «форд» сел ничем не примечательный мужчина в перчатках не по погоде, завел мотор, и скоро ничего более не напоминало о странном происшествии, имевшем здесь место.
Уже смеркалось, когда в президентский кабинет Сент — Этьенской оружейной и мотоциклетной компании вошел молодцеватый, по — военному подтянутый секретарь.
— Георгий Никитич, — окликнул он погруженного в чтение бумаг руководителя. — Вот.
Он протянул полковнику Варраве исписанные листы.
— Это признания мичмана Протасова, вернее, советского агента SR–77, он же — Дмитрий Дмитриевич Скороходов. Все, как вы сказали: нотариально заверенные, в трех экземплярах.
— Не кажется ли вам, что он слишком легко согласился? — принимая проштампованные листы, спросил бывший контрразведчик.
— Ему очень доступно объяснили, что тюрем у нас нет, содержать под стражей здесь, на заводе — накладно, да к тому же еще и глупо. Затем проводили в сад и попросили указать тот куст роз, которому он хочет стать удобрением.
Полковник Варрава ухмыльнулся кончиками губ:
— Хорошо подействовало.
Он хлопнул ладонью по добытым показаниям.
— Этого следовало ожидать, — стоя по стойке «смирно», ответил секретарь, — Протасов же не идейный. Авантюрист. К большевикам примкнул, как говорится, по случаю. Теперь по случаю решил купить жизнь очередным предательством.
— Благодарю вас, поручик, вы свободны. — Варрава дождался, пока секретарь выйдет из кабинета, достал из стола листок с телефоном и набрал номер. Долгие гудки следовали один за другим.
Полковник решил уже положить трубку, когда в ней послышался голос:
— Алло! Комиссар Рошаль. Слушаю вас.
— Добрый вечер, комиссар. У аппарата Варрава из Сент — Этьена.
— Да, припоминаю, — после короткой задумчивости ответил Рошаль. — Вы, если не ошибаюсь, заместитель мсье Згурского.
— Можно сказать и так, — не вдаваясь в подробности, подтвердил Георгий Никитич. — Позвольте узнать, вы все еще занимаетесь делом Рафаилова?
— Нашли мы его, — насмешливо ответил комиссар. — Правда, он несколько… Не важно. Завтра об этом будет в газетах. У Сюрте к вашему шефу вопросов больше нет, но лично я его кое о чем спросил бы.
Вот, к примеру, мсье Згурский имеет врагов — китайцев?
— Насколько мне известно, нет. Он воевал в Китае, однако прошла уже почти целая жизнь…
— Кто их поймет, этих азиатов! Если предположить, что ими двигала месть… Они ведь едва не отправили генерала на гильотину.
Но в отношении Рафаилова, можно сказать, выполнили за него всю грязную работу. Затем, черт побери, исчезли! Ускользнули, бестии, прямо из — под носа полиции! Китайская головоломка!
— Я не понимаю.
— Ведь мсье Згурский гневался на этого Рафаилова, не так ли?
Впрочем, теперь это не важно. Рад сообщить вам — дело закрыто!
— Да — а? — В голосе Варравы слышалось разочарование. — Но, быть может, вам нужен мерзавец, снабжавший «Пари трибюн» гнусной клеветой на генерала Згурского?
— Клевета не в нашей компетенции. Но по — человечески было бы интересно поглядеть ему в глаза. Что вы о нем знаете?
— Это бывший русский офицер. Он пришел к нам добровольно — не выдержал собственной подлости. Совесть, видите ли, заговорила — у русских такое бывает. Поскольку этот мсье работал на советскую разведку, то его задержание все же по вашей части. Мы были бы рады вам его отдать, но, должен заметить, наш подопечный просит во Франции политического убежища и готов активно сотрудничать с властями. Все, чего он ожидает, это снисхождения и суда присяжных. Вас это интересует?
— О да, конечно! — энергично воскликнул Рошаль. — Вы его привезете, или мне приехать в Сент — Этьен?
— Приезжайте в Сент — Этьен. Вам бы не помешало отдохнуть от Парижа. А мы — россияне — умеем быть благодарными.
— Тогда до завтра.
— Доброй ночи. — Варрава повесил трубку на рычаг и вернулся к бумагам. — А какая была бы подкормка для китайских роз!
Конец мая 1924
Сталин шел по Белому коридору Теремного дворца. Вечер только начинался, но за окнами было черно почти как ночью. Утром на небе едва можно было разглядеть редкие облачка, но после обеда погода стала резко портиться. Щебет птиц стих. Казалось, и весь город затаился, прижался к земле, предчувствуя грозу.
Сталин шел по Белому коридору. Сквозь окошки бывших фрейлинских комнат пробивался неяркий свет. С восемнадцатого года, с той поры, как Советское правительство перебралось из находящегося под угрозой Петрограда в Москву, здесь, в Кремле, были прописаны давние соратники по революционной борьбе: Каменев, Рыков, Луначарский… Здесь же находилась на первых порах и квартира семьи Кобы — так по — приятельски величал его Ильич. И лишь только мистер Троцкий пожелал вдруг разместиться в личных апартаментах императорской семьи. В то время Ленин запретил ему столь неприкрытое барство, но было ли это просто барством?
Сталин еще раз мысленно вернулся к событиям тех горячих лет.
«Там, в царских покоях, складировались вывезенные из Петрограда золото и драгоценности. Неспроста Лев Давидович пожелал оказаться рядом с ними… — он повернул из Белого коридора в Желтый и остановился у выходившего во двор окна, — в роковой для Советской России час».
На лето тяжелые рамы убирали, и коридор превращался в уютную веранду. Но сейчас, то затихая, то вдруг резко просыпаясь, по галерее разгуливал ветер, кружа сорванные с деревьев листья и залетевший сор.
«Троцкий ужасно тогда оскорбился ленинским запретом. Устроил квартиру в Кавалерском корпусе — подальше от товарищей по партии…»
Над Москвой раскатисто, с переливом, ударил первый гром, и полоснувшая вдоль небосклона молния отчего — то напомнила Сталину о Царицынской бойне — сражении, от которого зависела судьба большевистской власти, судьба победы в гражданской войне. Новая молния рассекла черно — серое небо, и раскат грома орудийной канонадой повис над городом.
«Так расходится шинельное сукно под сабельным ударом», — глядя на прорезавшую небо молнию, подумал Сталин. Ему самому не доводилось принимать участие в кавалерийских сшибках, но последствия их он видел часто. Очень часто.
Троцкого Коба недолюбливал с первых дней знакомства, но тогда — в Царицыне — их непримиримая вражда приобрела вполне законченную и необратимую форму.
Сталин ни минуты не сомневался в том, что единственным богом Троцкого была власть. Либеральные горлопаны визжали, что Троцкий — масон, что он выполняет волю каких — то там еврейских мудрецов…
