— Вот ее скорее всего и следует искать в Расторопино.
— Действительно следует. Через эту царскую крестницу, пожалуй, мы легко выйдем как на Татьяну Михайловну, так и на ее мужа.
Середина мая 1924
Судаков недобро поглядел на тяжелую калитку с висячим замком.
— Вот так — так! Это что ж, прикажете через ограду лезть? — Он окинул взглядом высокий каменный забор и перевел глаза на Татьяну Михайловну.
— Погодите, голубчик, — улыбнулась женщина. — Здесь есть небольшой фокус.
Она подцепила ногтем петлю, на которой висел замок. Та легко поддалась, и Судаков увидел, как увеличивается щель между древесиной и ржавым железом.
— Слава богу, здесь все осталось по — прежнему, как в старые годы, — улыбнулась Татьяна Михайловна.
Она потянула створку ворот на себя. Гвозди, которыми была приколочена петля, легко вышли и остались торчать четырьмя бурыми клыками.
— Ишь ты! — присвистнул бывший начальник милиции.
— Это же моя гимназия. Я тут в старших классах училась, после Смольного. Давайте скорее, — Згурская прошла вперед, — и помогите мне. Надо аккуратно придержать вторую створку, чтобы гвозди стали на место. Мы всегда так делали, когда с уроков сбегали.
Судаков нахмурился, ему казалось, что учительница не могла, не должна была прогуливать уроки. Но Татьяна Михайловна не заметила укоризненного взгляда.
— А знаете, в этой же гимназии тремя классами младше меня училась Верочка Левченко. Я отлично помню — прилежная такая девочка. Очень хорошенькая. У нас ставили в гимназии спектакль «Ромео и Джульетта», и все спорили, кому играть Джульетту — ей или мне.
— Татьяна Михайловна, к чему это? — чуть раздраженно перебил ее Судаков.
— Ну как же! — почти обиделась его спутница. — Верочка Левченко на выпускном балу познакомилась с молодым юристом по фамилии Холодный и стала знаменитой актрисой Верой Холодной. Неужели вы не видели ее фильмов?
— Видел, — дернул плечом бывший краском. — Да только теперь — то она к чему?
Татьяна Михайловна разочарованно вздохнула:
— Здесь раньше был странноприимный дом Крестовоздвиженского монастыря. Для того калитку и закрыли, чтоб к нам побирушки не забредали. Но отсюда дворами можно легко пройти незамеченными.
— Вот и пойдемте. — Судаков подозрительно оглянулся вокруг. Москва пугала его своей огромностью. Чудилось, будто опасность таится за любой дверью, в любом окне, за фонарем — где угодно. И в то же время, заражаясь от вернувшейся в безмятежную юность спутницы, он ощущал подъем, едва ли не радость. И эти разнородные чувства боролись в душе Судакова, не прибавляя ему хорошего настроения.
Татьяна Михайловна двинулась вперед молча, не желая больше разговаривать с отчего — то помрачневшим собеседником. Ей вспоминались блаженные годы учебы в гимназии, спектакли, балы с юнкерами. Как бегала она в ближний Никитский монастырь за просвирками — они там были особо вкусные. После одного из рождественских балов за ней принялся ухаживать некий юнкер Ганин. Он дарил ей цветы, писал томные элегии и не желал слышать отказов. Когда на Арбате он вдруг увидел ее с Володечкой, то вспыхнул. Даже рассказывали, что хотел вызвать соперника на дуэль. А потом куда — то перевелся. Кажется, в мореходное училище…
При воспоминании о майских прогулках с подполковником Згурским у Татьяны Михайловны заныло сердце. Захотелось сесть и расплакаться от собственного бессилия. От того, что приходится бежать и прятаться, от нелепости происходящего вокруг. Учительница глубоко вздохнула, заглушая невольный всхлип, и услышала раздраженное ворчание Судакова:
— Ну что еще там?
— Ничего. Скоро будем.
Татьяна Михайловна остановилась в подворотне и поглядела вдоль улицы.
— Опасности нет, идемте.
«Где же, где же ты, Володечка? — думала Татьяна Михайловна, чуть не плача. — Приди, забери нас отсюда!»
Сама не ведая как, она словно знала, что Владимир Игнатьевич жив, что он думает о ней и непременно делает все возможное для их спасения. Как же иначе?
— Долго еще? — услышала она вопрос Судакова.
— Нет. Вон… — Татьяна Михайловна замерла, недоговорив.
Возле кованых ворот старого особняка в тени векового дуба, лузгая семечки, на табурете сидел милиционер.
— Вчера еще здесь никого не было, — прошептала она, растерянно оглянувшись на Судакова.
— А сегодня вот есть. — Петр Федорович обхватил рукой подбородок и задумчиво потер его. — Вот незадача!
Между тем милиционер поднялся, лениво подошел к легковому автомобилю, подъехавшему к воротам, наклонился, взял под козырек, о чем — то коротко поговорил и бросился отпирать ворота. Дождавшись, пока авто проедет, он снова вернулся на табурет и опять меланхолично принялся лузгать семечки.
— А другого подхода, часом, нет?
— Нет.
В этот момент к воротам подошли еще два сотрудника милиции, сопровождающие поповского вида бородача. На этот раз охранник даже не потрудился встать, а лишь кивнул на калитку.
— А знаете что, Татьяна Михайловна, давайте — ка рискнем. Сейчас если вон оттуда пойти, солнце парню в глаза бить будет. Даст бог, не спохватится.
— А если спохватится?
— То не дай бог. — Судаков покачал головой. — Лучше даже не думайте. Как говорится, не буди лихо.
Как он и предполагал, милиционер, вероятно, спозаранку охраняющий никчемные ворота, не стал разглядывать подошедших.
— Эй, браток, — окликнул его Петр Федорович, — здесь, что ли, раболатория?
— К прохвессору кого привел? — не то вопросительно, не то утвердительно откликнулся недреманный страж.
— Ага, к нему.
— Второй этаж. Там спросишь.
— Эк ты тут пристроился, — прикрывая собой Татьяну Михайловну, завистливо протянул Судаков. — Словно этот… кот ученый.
— То — то ж, что ученый! Завтра, сказали, будку поставят. Все чин — чинарем. А нынче — вот.
— Ну давай, браток, будь.
— И тебе не хворать, — равнодушно ответил милиционер, опять принимаясь за семечки.
— Как же мы дальше пойдем? — уже у особняка поинтересовался Судаков. — Этого телепня, слава богу, обошли, но в особняке еще как минимум двое, которые бородатого привели. А может, и больше.
— Не волнуйтесь, Петр Федорович, пройдем. — Татьяна Михайловна потянула его в сторону липовой аллеи, оглянувшись, повернула за угол здания и указала на неприметную дверку. — Дом старый, прислуги в нем было много. Чтобы под ногами не путалась, здесь почти за всеми стенами своего рода потайные коридоры для слуг.
Она достала выданный ей Дехтеревым ключ:
— Нас никто не увидит.
