— Дорогой мой, заговоры — та же игра. Если они удаются, слава достается всем, если проваливаются, каждый спасается в одиночку. Я до сих пор не могу понять, каким образом Ришелье стала известна каждая статья договора. Значит, у него в руках оказался один экземпляр… а ведь их всего три. Чей же экземпляр попал к Ришелье — Месье или королевы? И каким образом?
— Я не могу ответить на ваш вопрос, но мне страшно за тех, кто остался в руках Ришелье… и его палача Лафма, — прибавил он, вспомнив о человеке, которого ненавидел больше всего на свете, но о ранении которого не знал. Странно, но в это мгновение другой образ затмил образ начальника полиции, и это был образ Сильви.
Все последнее время, если ему случалось думать о Сильви, Франсуа спешил как можно быстрее забыть о ней, чувствуя то же раздражение, которое охватило его в замке Ла-Флот, когда он узнал, что она отвергла предоставленное им убежище ради того, чтобы искать приключений с этой сумасбродкой Мари д Отфор. В тот день он поклялся навсегда отречься от этой неблагодарной девчонки, и пока ему это удавалось. Почему же тогда из туманов над Темзой выплывала вдруг ее хрупкая грациозная фигурка и огромные золотистые глаза, которые всегда излучали такой дивный свет, когда смотрели на него. Он поспешил отогнать от себя этот образ и вспомнил прекрасное лицо королевы, вечной своей любви, затем не менее красивое лицо Марии, страстная любовь которой делала его счастливым. Но образ Сильви стоял у него перед глазами и никому не хотел уступать место. Тогда Франсуа перестал гнать от себя образ Сильви и с какой-то томительной, но приятной грустью предался воспоминаниям о своем отрочестве и счастливых днях, казавшихся ему такими близкими, хотя он и думал, будто навеки похоронил их в глубине памяти.
Но Франсуа заставил себя обратиться к сегодняшним событиям. Разве ему не предстоит преодолевать немало трудностей, чтобы он еще брал на себя поиски этой маленькой идиотки? И чтобы уверить себя, что он покончил с этой темой, Франсуа присоединился к веселой компании молодых людей, которые увивались вокруг герцога Сезара, и сильно напился, провозглашая бесконечные тосты в честь прекрасной герцогини де Монбазон: он вспомнил о ней лишь тогда, когда осушил до дна первый бокал. Вино было одной из возможностей успокоить собственную совесть!
На улицу Турнель Жан де Фонсом вернулся с новостями. Он едва не забыл обо всем, когда, лихо соскочив с коня, увидел на крыльце Персеваля де Рагенэля и рядом с ним Сильви. Пока Жан метался по всей Франции, заставляя почтовых лошадей мчаться бешеным галопом, он думал только о Сильви. Он боялся, что пребывание Сильви в Бастилии оставит на ней неизгладимые следы.
И наконец он снова увидел ее. Но это была не прежняя Сильви; она стала еще прелестнее, чем представлялась Жану в мечтах. Как будто желая забыть о прошлом, она надела то прежнее платье — желтое в белый цветочек, а ленты, перехватывающие ее блестящие волосы, напоминали подаренную ему Сильви ленту, которую Жан всегда носил у сердца. Жан пришел в такой восторг, что на манер средневекового рыцаря преклонил колено, беря руку, протянутую ему Сильви. Тем не менее он, охваченный всегдашней робостью, решил приберечь только для ушей Персеваля новости, которые привез. Действительно, целая пропасть пролегала между его просьбой к королю вернуть ему «невесту» и тем, чтобы просить саму Сильви вновь стать его нареченной. Что ответит ему Сильви? Этого Жан не мог предугадать.
Понимая, что происходит в душе молодого человека, Рагенэль сначала пригласил его на ужин, потом отправил Сильви на кухню, чтобы она предупредила Николь и помогла ей сделать ужин торжественным, и, наконец, увлек Жана к себе, чтобы тот смог прийти в себя после долгой, изнурительной дороги.
— Итак, мой друг, каков же результат вашей поездки? — спросил шевалье, когда в его кабинете молодой человек, умытый, выбритый, с бокалом вина в руке, устроился напротив в кресле. — Любезно ли принял вас король?
— Прием превзошел все мои ожидания, шевалье. Вот, прочтите!
Из-за пазухи камзола Жан де Фонсом достал письмо, запечатанное небольшой печатью из зеленого воска — личной печаткой Людовика XIII. Персеваль развернул письмо и скороговоркой, чтобы быстрее добраться до сути, пробормотал все официальные титулы, какими оно начиналось:
«Мы, Людовик, тринадцатый король, носящий это имя, милостью Божьей монарх Франции…
Мы повелеваем, чтобы благородная девица Сильви де Вален, до сего дня известная под именем мадемуазель де Лиль, была освобождена из нашей крепости Бастилия и снова заняла при ее величестве королеве, возлюбленной супруге нашей, прежнее свое место, каковое и будет занимать до своего замужества».
С улыбкой взглянув на Жана, Персеваль отдал письмо короля его обладателю, который, вместо того чтобы спрятать его, оставил на столе вместе с другой королевской бумагой — приказом об освобождении Сильви на имя коменданта Бастилии, воскликнув:
— О, вы можете оставить это письмо при себе. Теперь оно мне не нужно!
— Почему же? Потому что Сильви вышла из тюрьмы без вашей помощи?
— Разумеется. Я думал…
— …что она, потеряв голову от радости свободы, упадет в ваши объятия, и это стало бы хорошим началом осуществления второй части программы, начертанной королем?
Фонсом покраснел, но глаз не опустил.
— Это правда, — признался он. — Увидев Сильви рядом с вами, я был очень рад и, простите меня, разочарован. Это внушит вам весьма жалкую мысль о моей любви к ней, потому что я неосознанно хотел, чтобы Сильви продолжала страдать… О да, это недостойно, недостойно! Но я мечтал стать ее освободителем и быть за это вознагражденным.
— Но вполне естественно! — улыбнулся Персеваль. — Вы могли убедиться, что Сильви была счастлива снова видеть вас. И привезенное вами письмо не так уж никчемно, — прибавил он, вновь став серьезным. — Сильви это дает возможность опять обрести место фрейлины, положение в обществе, вернуть свою настоящую фамилию и сделать это с одобрения всех, ведь из Бастилии ее освободил сам кардинал. И это главное, потому что часто бывает так, что Ришелье исправляет, даже иногда отменяет приказ короля, а позднее убедительно объясняет королю свое решение…
— Правильно, но я не думаю, что в данном случае это возможно. Когда король писал письмо, мне показалось, будто он с каким-то тайным злорадством противоречит первому министру. Наш повелитель мучительно страдает от того, что был вынужден отдать приказ об аресте Сен-Мара. Измена его была очевидна, доказательства убедительны, но я полагаю, что король не явил бы такую суровость, если бы речь шла о попытке убить кардинала. Во-первых, этих попыток было предпринято немало, а во-вторых, я и сам задаю себе вопрос, не желает ли король в глубине души избавиться от человека, чьим политическим гением искренне восхищается, но который, тем не менее подавляет его.
— Во всяком случае мы скажем Сильви о благорасположении к ней короля. Было бы полезно, если вы нанесли бы визит королеве, чтобы раскрыть ей наконец всю правду о той, кого она называла своей кошечкой…
