– Ванечка, – защебетала Вера, – ты любишь
макароны с соусом болонез?
– Ну… не слишком.
– А что предпочитаешь?
– Мясо, отбивные котлеты или кусок вырезки, –
честно ответил я, – впрочем, на гарнир макароны сойдут.
– Ой, здорово! Уже едешь ко мне?
– Пока нет.
– А почему?
– Работа!
И снова из сотового брызнули фонтаном короткое: ту-ту-ту.
Я воткнул в ухо «хэндс-фри» и приготовился к новым звонкам.
Чутье не подвело меня, пока я добирался до Николетты, бедный аппарат успел
почти расплавиться от тяжелой работы. Лиза и Вера трезвонили попеременно, обеих
дам отличала редкостная настойчивость, если не сказать настырность. Первая
безостановочно злилась, восклицая:
– Ты хоть понимаешь, в какие ужасающие, нищенские
условия загнал меня?
А вторая сюсюкала:
– Ваняша, перец переносишь? Любишь петрушку?
Поскольку звонки раздавались постоянно, я устал и начал
просто отвечать обеим:
– Да, конечно, ты права.
В конце концов Вера воскликнула:
– Ваня! Что значит «ты права»? Я интересуюсь твоим
отношением к яблочному пирогу!
– Замечательно, – воскликнул я, потряс головой,
услыхал снова мелодичный голосок и быстро добавил: – Это как раз то, чего я
хотел!
– Ну ты и хам! – взвизгнула Лиза. – Первый
раз с подобным сталкиваюсь! Говорю: иначе уйду от тебя, а ты в ответ: «Это то,
чего я хотел!»
– Извини, – промямлил я, – решил, что речь
идет о яблочном пироге, который ты собралась приготовить.
– Я?! Яблочный пирог!!! С ума сошел! Решил превратить
жену в кухарку? – взвизгнула Лизавета.
У меня заломило виски, я помимо воли отключил телефон.
Ей-богу, человек, придумавший сие благо цивилизации, погорячился, без мобильной
связи моя жизнь была бы намного спокойней. И вообще, каким образом мои приятели
ухитряются заводить при живой жене любовниц? Ну зачем им этот геморрой, а? Это
же постоянный стресс, следует помнить, что сказал одной, что наврал другой,
держать в уме всякие мелочи типа их гастрономических пристрастий. Ведь не
всякую законную супругу, больную, допустим, диабетом, обрадует принесенный
домой торт, даже если муж вручит его с нежными поцелуями, с другой стороны, любовница,
совершенно здоровая девица, придет в негодование, получив конфеты на ксилите. И
что делать бедному парню? Честно заявить: «Простите, бабы, запутался в вас, вот
и вышла незадача, в следующий раз буду аккуратным и вручу каждой свое».
Интересно, кто-нибудь из мужиков способен на подобную
откровенность? И какого размера мокрое пятно останется от храброго парнишки?
Тяжело вздыхая, я доехал до некогда родного дома и позвонил
в домофон. Судя по тому, что никто не спросил: «Кто там?», Ивану Павловичу
собираются оказать горячий прием.
Но, как выяснилось чуть позже, мне и в голову не могло
прийти, что ждет несчастного господина Подушкина.
Дверь открыла… Кока. Увидав ее худую, облаченную в твидовый
костюм фигуру, я безмерно удивился:
– Что случилось?
Кока прищурилась, но ничего не ответила. Я начал
расстегивать дубленку, чувствуя, как меня охватывает тревога. Сейчас десять
утра, заклятая маменькина подружка никогда не вылезает из кровати раньше двух
часов дня, что в общем-то понятно – Кока отчаянная тусовщица и, несмотря на
свой преклонный возраст, обожает веселиться до того момента, когда на улицы
города выезжают первые трамваи.
– Так что стряслось? – попытался я еще раз
прояснить ситуацию.
По-прежнему молча Кока жестом древнегреческой богини указала
на плотно закрытую дверь гостиной, я толкнул створку, ступил на темно-красный
ковер, тканный руками трудолюбивых женщин Востока, и попятился. Картина,
развернувшаяся перед глазами, выглядела воистину впечатляюще.
Глава 23
У окна в глубоком кресле сидела одетая в пронзительно-розовый
костюм маменька. Шею Николетты украшало бриллиантовое колье, купленное моим
отцом еще при советской власти. Руки, отягощенные перстнями и золотыми
браслетами, Николетта сложила на том месте, где у нормальных женщин бывает
живот, голова с безупречной укладкой задрана вверх, в ушах покачиваются крупные
серьги, губы маменьки сжаты в нитку, в глазах полыхает огонь. Именно так,
наверное, выглядел индейский вождь, ступавший на тропу войны: боевая раскраска,
самые красивые перья с амулетами и огромное желание растоптать врага.
Мое сердце екнуло, я переместил взгляд на диван и чуть не
перекрестился. Чур меня, чур, Николетта сыграла полный сбор.
На кожаных подушках, словно вороны на проводах, восседали
Зюка, Люка, Мака и Мисюсь, все в черном, при бриллиантах, изумрудах, сапфирах,
рубинах и жемчугах. В воздухе витал удушливый запах французской парфюмерии.
Я невольно сделал глубокий вдох и ощутил в «букете» дамских
запахов явную нотку можжевельника – откуда-то веяло дорогим мужским одеколоном.
Стараясь не поворачивать головы, я, елико возможно, скосил глаза вправо и
окончательно испугался. В самом дальнем углу гостиной, около колченогого
комодика, который Николетта выдает за свою фамильную мебель, притаился не кто
иной, как Пусик. Милейший старичок выглядит добрым дедушкой, но я-то знаю ему
цену. Значит, тут сейчас произойдет нечто экстраординарное, если все участники
шабаша покинули уютные постельки и явились к маменьке в столь ранний, абсолютно
невозможный для визитов час.
– Садись, Вава, – голосом глашатая протрубила Кока
и пальцем с кроваво-красным ногтем указала на круглую табуретку у пианино.
Я, пытаясь сохранить душевное равновесие, умостился на
неудобном, жестком сиденье.
– А теперь, – все так же мрачно-торжественно
заявила Кока, – изволь объясниться!
– Простите, господа, – улыбнулся я, – не
совсем понимаю, что я обязан объяснять?
Николетта подняла к глазам кружевной платочек, а Люка
закричала:
– Негодяй, ты убиваешь мать!
– Думаешь, ее некому защитить? – воскликнула
Мисюсь. – Вовсе нет, она имеет друзей!
– Мы все, как один, встанем грудью за Нико, –
запальчиво заявила Мака.
– Девочки, – ожил Пусик, – спокойно! Вава, ты
ждешь ребенка?
– Нет, – быстро ответил я, – это невозможно!
Дамы переглянулись.
