Даже, можно сказать, закономерно.
Сашка нервно стряхнул пепел и продолжил, не сразу собравшись с ускользающими мыслями:
— Ну, так вот… Смотрю, а здесь девчонка сидит… Ну, из этих, из моделек, ты видел… Симпатичная такая, примерно как я, и такая же одинокая… Ну, я и подвалил… Типа, не поговорить ли двум одиноким и совершенно свободным сердцам относительно палки чая…
— И что, не дала?
Вид у Художника после этих слов шефа стал, надо сказать, совершенно обиженный.
— Да ты что, Ларин, совсем с дуба рухнул? Как это она могла не дать! Еще как дала! Не в этом дело…
— А в чем?
— Ну, понимаешь, она подругу ждала… Не дождалась. Пропала подруга на хер… Туда и дорога… Но не в этом дело, просто вместе ждать стали… Ну, под ожидание бутылочку вискаря и уговорили… Потом в номере коньячком догнались. Покувыркались с ней… Очень, я тебе доложу, качественно покувыркались. Ну, я потом и заснул…
Глаза Глеба неожиданно стали совсем-совсем сухими.
И жесткими.
— Что умыкнула? Если камеру — ты у меня в жизни не расплатишься…
Художник слегка отодвинулся и недоуменно покрутил пальцем у виска:
— Ты чо, шеф, совсем охерел? Ее каждая собака в этом санатории знает, они тут летом в ресторане подрабатывают с шоу… Офигеть, не встать… Блин, ему как человеку, а он херню разную гонит…
Глеб успокоился так же быстро, как и напрягся.
Щелкнул пальцами, подзывая пробегающую мимо официантку.
— Еще коньячку, пожалуйста. — И тут же повернулся назад, к Художнику. — Ладно-ладно, извини. Рассказывай.
Тот снова обиженно шмыгнул носом, но тем не менее продолжил:
— Так вот. Просыпаюсь я ночью, гляжу — девочка слиняла. Нет, не дергайся, все честь по чести, записочка у лампы: люблю там, целую, телефончик домашний и все такое прочее. А меня, блин, как на грех, такой срач пробил, что сигареты подхватил, да и бегом на унитаз… Видно, сожрал вчера в этой гребаной «Панораме» что-то не то… Или так пробило, хрен его знает… Неважно. Слушай дальше… Сел я, понимаешь, на стульчак, сигаретку закурил, журнальчик открыл, он у меня с «Шереметьева» не читанный… Все честь по чести…
Художник неожиданно замолчал.
Видимо, собираясь с духом.
Он уже открыл рот, чтобы продолжать, но в этот самый момент, просто как назло, подошла официантка, принесла Ларину заказанный коньяк и ароматно дымящуюся чашку свежесваренного кофе.
И Сашка передумал.
— А… эта… а мне можно то же самое?
Глеб хмыкнул.
— Ты ж вроде пить бросил?
Художник в ответ только рукой махнул:
— А-а-а… Счас вот выпью грамм пятьдесят, и сразу брошу. С концами на хрен…
— Ну ладно, продолжай…
— А что продолжать-то?
— То, что начал, что еще можно продолжить?
— А-а-а, это… Ну, ладно, слушай. Только чтоб никому, понял?!
— Да о чем речь, Сань… Могила!
— Ну, тогда… на чем я остановился?
Глеб невольно заржал:
— На унитазе. Все-все, Сань, не дуйся, уж больно смешно вышло… Рассказывай.
— Ну, так вот, посидел я, подумал… Дела свои сделал, пару сигарет выкурил. Начинаю вставать, а меня кто-то оттуда за конец — хвать!!! И не отпускает ни в какую…
— Откуда — оттуда?
— Откуда-откуда… Из унитаза!!!
Глеб чуть кофе не подавился.
— Ты что, ёбнулся?!
— Во-во, я вначале тоже так подумал. Потом снова подниматься начал, а он — опять. Схватил и не пускает…
— За что схватил?
— За член!!! — Сашка неожиданно разозлился. — Ты чем слушаешь-то, придурок?!!
Глеб осторожно, пытаясь не расплескать, отставил кружку с кофе в сторону.
— И что дальше?
— Что-что, ничего! Сижу, думаю… Потом опять попробовал — не пускает ни фига, плотно так обхватил… Я уж и маму-покойницу вспомнил, и что пить больше никогда не буду, поклялся, а он — ни в какую… И посмотреть боюсь…
Глеб сглотнул надвигающийся смех:
— Чего боишься-то?
— Чего-чего… Ты бы, можно подумать, не испугался, если б тебя снизу из унитаза кто-то за член тащил… Капец. Это или белка собственной персоной, или просто фильм ужасов какой-то…
Сашка нервно закурил, поблагодарил кивком головы официантку, принесшую заказанный коньяк, осторожно принюхался к запаху драгоценной жидкости.
Глеб не выдержал:
— Ну и что?
Художник поморщился.
— Да ничего особенного. Два часа просидел в холодном поту, всех знакомых покойников вспомнил… Их у меня немало набралось, сам знаешь. Даже курить не мог…
— И?..
— И все-таки посмотрел. А чего делать-то оставалось…
— И что там было?
Сашка неожиданно покраснел.
На памяти Глеба подобное случалось — ой, как нечасто.
— Да понимаешь, я, когда заснул, гондон с члена снять забыл… А когда гадил по-крупному, то и пописал заодно, естественно. Вот его и раздуло… А унитазы-то здесь старые, с узкой трубой, вот он в стенки и уперся, как пробка. Я встаю, а он не пускает…
Глеб, на беду свою, как раз в этот момент сделал глоток кофе.
Точнее, не сделал.
Только в рот набрал.
Художник, бедолага, еле увернуться успел.
А то, в придачу ко всем бедам, его б еще и кофе оплевали.
А Ларин, высочив на улицу, ржал так долго и неистово, что скорее всего разбудил всех немногочисленных обитателей бывшей партийной здравницы.
Сашка наверняка обиделся смертельно, но поделать с собой Глеб ничего не мог.
В его жизни бывало немало смешных историй.
Но эта — лучшая.
Бедный Художник…
Глеб отсмеялся и пошел извиняться и отпаивать Сашку коньяком. Извиниться, по идее, следовало сразу и за то, что он почти наверняка станет клятвопреступником.
Не рассказать это своим приятелям он просто не сможет.
Это было бы совершенно необъяснимой жадностью, глупостью и вообще — настоящим преступлением против человечности…
Ну, да ладно.
Зачем добивать парня…
Ему и так херово.
Глава 17
Улицу «откатали» неожиданно быстро.
Горожане, от геройского вида дедов до симпатичных девчушек, оказались людьми словоохотливыми и мыслящими, да и говорящими на удивление связно.
