И теперь ему срочно требовалось опохмелиться.
Иначе — кранты.
Глеб вздохнул, умылся, побрился и отправился похмелять оператора.
Работы на сегодня, судя по всему, не предвиделось.
Они подобрали попавшихся по дороге Корна с Рустамом, убедили их забить на завтрак и отправились искать подходящую пивную.
Зачем, спрашивается, время зря терять?
Глава 23
…Город встретил их какой-то изумительной свежестью. Яркое солнце с видимым удовольствием пряталось в молодой листве, которая радостно шумела под несильным напором теплого весеннего ветерка, улицы после легкого ночного дождика казались вымытыми с мылом, море сияло ослепительной синевой.
Было удивительно тепло: градусов, наверное, двадцать, а то и все двадцать пять.
В то, что в Москве сейчас минус два и стылый промозглый ветер, а также снег, перемежающийся с противным холодным дождем (Ленка по телефону доложилась… брр), верилось неохотно.
Авось, к нашему возвращению и там весна вступит в свои права.
Март все-таки.
Пора бы.
По причине отличной погоды и хорошего настроения подходящая пивная нашлась не скоро.
То одно не устраивало, то другое.
А на самом деле просто хотелось прогуляться.
Даже Художник не возражал.
Страдал молча.
С понятием парень…
Наконец нашлась. Такая, какую искали.
Открытая летняя веранда с разливной «Балтикой», неплохими креветками и отличным видом на ослепительную, то чуть светлеющую, то чуть темнеющую синюю морскую даль.
Для завершающего мазка не хватало только белого парохода, впрочем, его отлично заменяли белоснежные крылья парусных яхт, бесшумно скользящие на фоне сливающейся синевы моря и неба.
Все уже давно разделись до футболок, и теперь свежий морской ветерок приятно охлаждал разгоряченные неблизкой прогулкой мышцы. Пришедший в себя после второй кружки Художник тоже присоединился ко всеобщему блаженству и теперь лениво покуривал, нацепив на нос темные очки, чтоб сподручней было вглядываться в далекую и такую манящую, ускользающую в синеву линию горизонта.
Разговаривать не хотелось абсолютно.
До поры до времени.
После третьей кружки любого русского человека на разговоры тянет.
Иначе зачем пить-то?
Глупое, бессмысленное занятие…
Разговор начал, неожиданно для себя, сам Ларин:
— Слушай, Андрей… Я вот все к вчерашнему нашему разговору возвращаюсь, в башке его кручу. Хрен с ней, в принципе, с демократией, в другом дело. Что-то у нас не так все выходит…
Корн демонстративно глубоко потянулся и выматерился.
В том духе выматерился, что некоторые уроды ни фига не могут проникнуться красотой момента и радостями первых дней настоящей южноморской весны.
Все им разговорчики подавай.
На вечные темы.
Потом закурил и продолжил уже на нормальном русском литературном языке:
— Что ты имеешь в виду под этим дурацким словосочетанием «у нас». «У нас» — это у кого? У нашей с тобой компании? Так тут у нас все хорошо: море — синее, пиво — холодное…
Глеб сильно, до белизны, сжал губы. Аккуратно поставил наполовину опустевшую кружку на белый пластиковый столик, сжал-разжал несколько раз внезапно потяжелевшие кулаки.
— Не включай дурака, Корн. У нас — это у нас. Здесь. В этом городишке. В столице. Во всей России, если ты уж так хочешь…
— Я? — Корн пристально посмотрел на Глеба, ухмыльнулся. — Я, напротив, хочу, чтобы у нас — ты ведь именно про «у нас» спрашиваешь? — все было хорошо. И у нас в компании, и у нас в городишке, и, уж тем более, у нас в России…
Ларин еще секунду поиграл желваками, потом полез за сигаретами, прикурил.
— Хорош, Андрей. Ты сам вчера начал этот разговор. А раз уж начал — давай серьезно…
Корн вздохнул, сделал большой глоток из приятно запотевшей кружки с драгоценной янтарной жидкостью.
— Ну, хорошо, даю. Повтори вопрос, пожалуйста…
Ларин вздохнул в ответ, недоуменно покрутил головой.
Злиться на холеного и малопонятного князевского референта представлялось занятием совершенно бесперспективным.
Таким, что называется: хоть ссы в глаза — все Божья роса.
Совсем без нервов парень.
Совершенно.
— Повторяю. У нас что-то не так. Никак не могу понять, что. Силюсь, ломаю голову, а не могу. Клинит.
Корн еще раз горестно вздохнул и, даже не думая спрашивать разрешения, залез двумя пальцами в ларинскую пачку «Парламента».
Вынул оттуда сигарету, покрутил в руке, разминая.
Так разминали сигареты еще в золотые, а теперь напрочь забытые советские времена, когда круче наполовину забитой соломой «Явы» ничего еще не было.
А «Прима» и «Астра», неожиданно вспомнил Глеб, продавались в таких плоских картонных коробочках, отчего сигареты становились по-дурацки приплюснутыми, и разминать их было просто совершенно необходимо.
Иначе не тянулись, особенно если их не просушишь предварительно как следует на батарее центрального отопления. У него у самого всегда пачек пять на кухне лежало…
Нда…
А вот теперь сидит напротив лощеный тип в безумно дорогих очках с платиновой оправой и разминает тонкими, сильными, ухоженными пальцами (наверняка маникюр делает, сволочь) абсолютно не нуждающийся в этом «Парламент» из шереметьевского дьюти-фри.
Других сигарет Глеб старался, по возможности, не покупать.
Слишком уж часто подделывать их стали предприимчивые ребята кавказской национальности.
…Все-таки моторная память — страшная штука.
Говорят, раньше на западе так советские шпионы сыпались, когда начинали с тамошними сигаретами обходиться, как с нашей пародией на современные табачные изделия.
Несмотря на все предупреждения руководства о пагубности сей глупой привычки.
Моторика.
Не хрен собачий.
Корн наконец-то прикурил:
— А где — так? В Европе? В Штатах? Везде одна и та же хрень… Не веришь?
Глеб хмыкнул.
— Ты уж извини, Андрей, — не очень. Почему-то кажется, что все это говно, сорри, — исключительно нашего, российского происхождения. Мечта славянофила…
Корн глубоко затянулся, помахал рукой, отгоняя навязчиво лезущий в глаза дым.
— Ну и дурак… Доказать?
— Докажи.
Андрей глубоко вздохнул:
