— А потом что?
Корн пожал плечами.
— А что потом? Там таких канистр еще штук пятьдесят. Похоже, они не хотели слишком часто на заправках светиться. Да и ноги делать, если что, при полных баках куда сподручнее. Так что здесь закончим, поднимемся наверх и там все захерачим. Фигли его жалеть, этот бензин. В стране нефти навалом. А потом газ откроем, да и пойдем потихоньку. Клиент не засвечен, спишут на бандитскую разборку… И все дела… Ты не спрашивай, ты лей давай… И пообильнее, пообильнее…
И начал обыскивать трупы, стараясь не пропустить ни одного потайного кармашка, ни одной подозрительной складочки…
Когда они поднялись наверх, парень уже пришел в себя. Внимательно посмотрел на по-прежнему элегантного Корна, хлюпнул носом и угрюмо попросил сигарету.
Тот неожиданно отказал.
— Потерпишь.
И кивнул Глебу:
— Пошли, что ли…
Ворочать сорокалитровые канистры по всем комнатам оказалось занятием нешуточным. Они затаскивали емкость вдвоем на середину и опрокидывали.
Комнат в доме оказалось немерено.
К тому же имелся второй этаж.
Так что напыхтелись — мама не горюй.
Потом Корн аккуратно закрыл на щеколды все окна, кроме одного, самого дальнего, на подоконник которого зачем-то поставил незажженную стеариновую свечу.
После чего аккуратно отстегнул браслет наручника с трубы парового отопления и защелкнул его на разбитом в кровь аристократическом ларинском запястье.
Тот зашипел, и Корн тут же извинился.
Но отстегивать не стал.
— Во двор идите. Удержишь пенька?
Ларин хмыкнул, вынул из-за пояса большую страшную «Беретту» и сунул ее парню прямо в нос.
Тот заметно побледнел.
Корн усмехнулся и пошел на кухню открывать газ.
Потом они стояли во дворе и наблюдали, как Андрей поджег с улицы свечу и аккуратно, стараясь не погасить мерцающий огонек, плотно прикрыл последнее оставшееся окно.
А потом кивнул в их сторону — пойдем, мол.
— Минут двадцать у нас вроде как есть. Дом здоровый, да и сквозняков хватает. Пока газ с кухни до свечи дойдет, можно до канадской границы добежать. Легко. Но лучше все одно поторопиться. А то Князь волнуется.
Они вышли за калитку, плотно прикрыв ее за собой, и Корн аккуратно протер ее ручку носовым платком.
— «Гелендвагены» один хрен сгорят, — пояснил он, — так что пальчиков этого придурка, по идее, там ни в каком виде остаться не должно. А обувь, как в машину сядем — поменяем…
«Придурок» сразу приободрился, поняв, что убивать его, похоже, никто не собирается.
Глеб посмотрел на пацана, и ему вдруг стало его безумно жаль.
Сопляк.
Ничего ты не понимаешь…
Они не торопясь спустились по тихой горбатой, заросшей густой южной акацией улице метров на пятьсот вниз к такому же тихому перекрестку, и Корн, вынув из кармана маленькую портативную рацию, пару раз щелкнул по кнопке вызова.
Из приемника в ответ раздались три таких же сухих, негромких щелчка.
Андрей хмыкнул и повернул налево, к шоссе. Когда они подошли туда, им навстречу приглашающе открылись двери старой, в меру потрепанной и облупленной «четверки», которая, тем не менее, рванула с места так, что куда там всяким «поршам» да «феррари».
Когда отъехали километра два, сидящий на переднем сиденье рядом с водителем Корн дал знак остановиться, приоткрыл окошко и с наслаждением закурил.
Глеб тоже потянулся за сигаретами, непривычно серьезный водитель Игорек услужливо передал ему назад зажигалку. Под легкой летней курткой у него явственно прослеживались контуры чего-то большого и, видимо, достаточно громко стреляющего.
— Ну что, шеф, порядок?
Корн устало пожал плечами и посмотрел на часы.
— Сейчас услышим…
Они и вправду услышали.
И даже увидели.
— Твою мать! — Глаза у водителя были, что называется, как у какающей собачки, но в голосе звучало восхищение. — Что ты туда заложил, капитан? Атомную бомбу?!
Корн хмыкнул:
— Все наши лучшие бомбы сделаны из говна. Ладно, не щемись, сержант, поехали…
Глеб поймал себя на мысли, что ни о чем так не мечтает, как о нормальном человеческом душе.
А еще лучше — в ванну…
И — отмокать, отмокать, отмокать, потягивая «Ахтамар» и посасывая толстую душистую сигару.
В том, что Князь найдет ему по такому случаю сигару, он почему-то даже не сомневался.
Никуда не денется.
Он заслужил…
Глава 26
…Однако ванну принять ему не дали. Даже переодеться не разрешили. Некогда было.
Лобби-бар санатория напоминал самый настоящий штаб.
Тут и там курсировали крепкие ребята с кобурами под мышками.
У входа нервно покуривали двое с автоматами.
За столиками сидели несколько парней непотребно джинсового вида, и на их сосредоточенные лица падал неровный мерцающий синий свет работающих ноутбуков.
В углу за бутылкой коньяка нервно жались остатки съемочной группы, причем Художник был настолько перепуган, что хотя каждые пару минут опрокидывал для снятия стресса рюмочку-другую, выглядел совершенно трезвым.
Такого, кстати, за Сашкой вообще никогда не водилось. Он даже когда время от времени завязывал (надо сказать, больше чем на месяц его ни разу не хватило), выглядел все равно или прилично поддатым, или, в лучшем случае, с большого и серьезного бодуна.
Телевизионный народ его, кстати, по этому поводу вечно жалел и, стоило ему завязать, тут же начинал предлагать выпить на халяву.
В обычное время — хрен от кого дождешься.
Сашка всегда об этом вспоминал, когда с бодунища жаловался начальству на жуткую несправедливость бытия.
И, подумалось Ларину, был по-своему прав.
Князь стремительными шагами мерял пространство коридора, что-то кому-то сердито выговаривая по мобильнику. Когда Глеб с Корном неторопливым шагом бесконечно усталых людей вошли в лобби, он тут же швырнул телефон одному из молчаливых охранников (тот его, бедолага, еле успел поймать) и почти бегом бросился им навстречу.
Подскочил, приобнял Ларина за плечи.
— Ну, слава Богу. — И тут же обернулся к Корну: — Порядок?
Но тот молча прошел мимо, отобрал у вскочившего Художника бутылку коньяка, налил себе сотку, опрокинул, крякнул, подхватил левой рукой тонкий лепесток лимона, пососал, скривился и только после этого повернулся лицом к начальству.
