Впрочем, святость и телевидение — две штуки несовместные.
Специфика профессии…
После этого он взял Сашку за шиворот и крепко дернул. Тот застонал и открыл мутны очи. В них читалось только одно желание.
Помереть.
Немедленно.
Все правильно: надо знать, как будить. Глеб жестом показал в сторону стола Шацких и демонстративно закурил.
Художник застонал еще громче.
— Глеб… братушка… опохмелиться надо… помру ведь…
Но братушка продолжал хранить гордое молчание. Курил, манерно выпуская сигаретный дым: то колечками, то разбивающей их к чертовой матери тоненькой фиолетовой струйкой.
— Глеб…. Ну не издевайся, гад…. Знаю ведь, что есть… дай… помру, на одних венках разоришься…
Молчание.
— Глеб… ну, пожалуйста…
Опять молчание, только на этот раз сопровождаемое выразительным жестом: мол, ну-ка, проваливай из-за стола, ирод. Мне работать надо.
— Глеб…
Чего человек напрягался, было совершенно непонятно.
Ведь даже ребенку ясно: пока хозяйский стол не освободит, — и слова не дождется.
Сашка с трудом отлепил задницу от начальственного кожаного кресла, после чего, скрипя всеми суставами и стеная, кое-как добрался до стола Шацких.
— Глеб… Глебушка… ну теперь-то — дашь?
Но Глеб сначала спокойно и деловито уселся на свое рабочее место.
Сдул со стола и компьютера пыль и пепел.
Остался не удовлетворен результатом и, достав из кармана пиджака белоснежный носовой платок, начал заботливо протирать поверхности: сам стол, монитор компа, клаву…
— Глеб… ну… Уйду на хрен я от тебя, сволочь… в «Утреннюю почту» уйду… У Юрки всегда есть… и девки у него красивые… а у тебя одни, блин, спецназовцы да моджахеды… выпить нечего, поиметь некого…
Глеб задумчиво пожал плечами.
— Да уходи на здоровье. Куда угодно. На хрен ты кому нужен, такой красивый. А «Утреннюю почту» — это тебе, алкашу, для справки — года три как прикрыли…
Художник уже даже не стонал.
Скулил.
— Блин… Глеб… Ну, хорош издеваться… Дай…
— Да где ж я тебе ее возьму, чудак ты человек. Знаешь ведь, я не опохмеляюсь. Никогда.
Сашка тихо завыл.
— А времени сколько?
— Пол-одиннадцатого. Буфет открывается в двенадцать. Терпи.
Художник молча обхватил голову руками.
Глеб понял, что переборщил.
И правда ведь, помереть может.
Сдуру-то.
— Погоди. Сейчас у Шацких посмотрим. Может, у него что есть.
В Сашкиных глазах мелькнула безумная надежда.
— Где?
— Да хрен его знает… Он обычно либо в столе, либо в сейфе хранит. Надеюсь, что в столе, он же не знал, что мы с тобой сегодня в контору приедем…
Но в столе нашелся только побуревший от постоянного употребления стаканчик да ссохшаяся половинка лимона. Ваня, по старой привычке, лимоном коньячок не заедал.
Засасывал.
Уж больно шкурки лимонные не любил.
Говорил, горчат слишком сильно.
И еще что-то, насчет неправильной ауры порезанного кружочками цитрусового.
Глеб не прислушивался.
Ваня — человек, конечно, хороший, но иногда на него такая хрень накатывала…
Без стакана не разберешься…
Но, стакан-то как раз был.
А вот чего в него налить — не было.
Абыдна-а-а…
— Все, Сашка, — Глеб развел руками. — Либо у него нет ничего, либо — в сейфе. А ключ он всегда с собой уносит, во избежание как раз таких вот случаев…
Художник, тяжело дыша, с ненавистью смотрел на тяжелое металлическое чудовище.
Казалось, он может раздавить его голыми руками.
Но это была иллюзия.
Если б мог, то раздавил бы.
А так…
Дверь кабинета тихо заскрипела и открылась. На пороге стоял Рустам — директор, осветитель, все вместе.
Друг.
Младший.
— Привет, что пригорюнились?
Глеб пожал плечами, похлопал себя по карманам в поисках сигарет.
— Да вот… драма-с… Художник помирает, опохмелу просит. Нет, чтоб ухи попросить…
— Понятно… А опохмела, естественно, нету… все выжрато вчера…
Глеб наконец-то обнаружил курево.
Пачка «Парламента» лежала там, где ей и было положено: у неработающего монитора.
А он по карманам искал…
Курить, кстати, надо бросать.
Три пачки в день.
Перебор.
— Да, может, он и есть, опохмел-то… В сейфе. А вот ключа от сейфа — уж точно нет. Видишь, — кивок в сторону оператора, — медитирует…
Рустам хмыкнул. Сашкины муки были ему абсолютно непонятны. Сам-то он никогда не перебирал.
Не любил это дело.
— Какой из сейфов? Этот?
Глеб кивнул.
— Он, родимый…
Рустам подошел к металлическому ящику, любовно потрогал замок, поцокал языком, потом вернулся к столу начальника. Взял коробочку скрепок, выбрал самую толстую, разогнул, потом снова согнул, но уже по-другому, по-хитрому.
И опять направился к старому металлическому ящику.
Через пару минут в замке что-то победно щелкнуло.
Рустам потянул дверцу на себя — прямо за ней стояло то, ради чего Сашка был готов хоть прям сейчас умереть.
На две трети полная бутылка весьма неплохого армянского коньяка.
Не «Ахтамар», конечно.
Но, учитывая сложность текущего момента…
— Ладно, опохмеляйтесь. Я пойду в бухгалтерию, надо командировочные оформить. Ваш оклад с депонента получать?
— Обязательно. — Глеб с завистью смотрел, как Сашка Художник, словно ребенка малого, качает в руках заветную бутылочку. — Только погоди немного.
Порылся в карманах. Достал оттуда пухлый бумажный конверт.
— Это тебе. Здесь три, две я прижал — на общак… Сам понимаешь…
Рустам открыл конверт, любовно провел пальцем по зеленым корешкам.
— Левак загнали? Спасибо, мужики. Да, насчет общака — я все понимаю, Глеб, не беспокойся.
И закрыл конверт. Глеб знал, что деньги ему были нужны.
Очень нужны.
Еще бы: трое детей, больная жена, квартиру опять-таки снимать, что тоже непросто без московской-то прописки. Надо пойти все-таки к Игорю, пусть нажмет на этих придурков в префектуре: сколько еще парню скитаться с временной регистрацией?
