Глеб знал, что в других группах с директорами не делились. Не принято было.
Это ведь только название — директор.
А так — принеси, подай, пошел на хер, не мешай…
Глеб делился.
Всегда.
Сашка не возражал.
Он сейчас вообще не мог возражать, он отсутствовал, качая на руках бутылку с вожделенной коричневой жидкостью…
Рустам сунул конверт в карман и направился к выходу.
— Рустик, погоди… — Глеб прикуривал, отгоняя дым, навязчиво лезший в глаза. — Где это ты так насобачился?
Рустам остановился у самой двери, повернулся.
— Ты же знаешь, Глеб, у меня отец — лучший часовщик во всей Чечне… — Он сглотнул вдруг ставшую густой слюну и тихо поправился: — Был.
И вышел, аккуратно притворив за собой скрипучую дверь.
Отца его убили дудаевцы.
Давно.
Еще в девяносто втором.
Рустам вывозил тогда в Россию молодую беременную жену и не смог постоять за старика.
А сам старик отказался уезжать наотрез, уповая на законы гор, уважение к сединам и силу тейпа.
Не помогло.
Слишком много людей знало часовщика Ахмета, слишком много ушей слышало о его богатстве.
Слишком многим хотелось добраться до нажитого добра первыми…
Рустам даже не узнал, кому мстить: налетчики были в масках и камуфляже — боялись стать кровниками не самого последнего тейпа.
Так, по крайней мере, сказали соседи.
А дальше — ищи ветра в поле.
И тогда Рустам объявил месть всей Ичкерии.
В Первую чеченскую он воевал на стороне федералов. Зло воевал, грамотно. Надеялся — вот еще немного, и доберется, под пытками узнает у врагов, кто убил отца.
Чеченцы его не возненавидели.
Понимали, в чем дело.
А потом был позор Хасавюрта….
И он ушел.
Просто не мог больше.
И не хотел.
Да и семью надо было кормить.
А дальше — спасибо Глебу.
Помог пристроится…
Глеб очнулся. Сашка, уже отхлебнувший грамм эдак сто пятьдесят, усиленно звал его присоединиться.
А что?
И вправду, коньячок сейчас са-а-авсем не помешает…
Выпили.
Покурили.
Потом — еще по одной.
Пустую бутылку Глеб предусмотрительно отволок в сортир этажом ниже.
С похмелья Шацких бывал в гневе и без такого серьезного повода.
Стоило вернуться и усесться за монитор, как в кабинет ворвался красный как рак информационный босс:
— Ларин, у тебя выпить есть?
Глеб еще раз с уважением подумал о Ленке. Так Рафика допечь — талант нужен.
Особый.
Нда…
— Нет, Степаныч. Все, что было, Сашке на опохмел ушло…
Шеф-редактор, казалось, покраснел еще больше.
— Ну, тогда хоть закурить дай.
— На. — Глеб щелчком подтолкнул к шефу пачку «Парламента», потом спросил, заранее зная ответ, но понимая, что начальству надо немедленно выговориться: — Что случилось, Рафик?
Рафик, все так же пыхтя, вытащил сигарету, прикурил, успокаиваясь:
— А то ты не знаешь… Эта стерва совсем с ума спрыгнула. А жаловаться бесполезно, Главный скорее меня уволит. Уйду к чертям…
Глеб хмыкнул.
— Степаныч… Ты давно с Ленкой работаешь?
Рафик поморщился, пожевал губами, вспоминая.
— Ну, лет пять как… А что?
— А ничего. Она когда-нибудь другой была?
— Какой другой?
— Ну, вообще… другой…
Шеф неожиданно выпрямился. Взглянул на Глеба зло и остро:
— А, вот ты о чем… Была, Глеб, была. Как это ни странно… Материлась как биндюжник всегда, глазками стреляла всегда, но как бы тебе объяснить… понимала. А сейчас — звездняк такой, что… Да ты и сам все понимаешь…
Глеб кивнул:
— Кажется, понимаю…
— Понимаешь?! Да ни хрена ты не понимаешь!!! Ты думаешь, она не знает, что полстраны новости смотрит только для того, чтоб на ее сиськи полюбоваться?!! Рейтинги такие, что Главный в жопу ее готов через раз целовать!!! Хорошо еще, что через раз…
Глеб хмыкнул:
— Что, так и не дала?
Рафик расхохотался.
Зло и немного дерганно.
— Даст она, как же… Это раньше, пока карьеру делала, она даже осветителям себя давала драть как сидорову козу. Чтоб свет правильно выстраивали… А теперь… Звезда, блин…
Глеб неожиданно резко выпрямился в кресле. Затушил окурок, заломил бровь домиком, посмотрел на шефа — как бритвой резанул. Художник поспешно отодвинулся: такие взгляды он слишком хорошо знал и помнил.
По Чечне.
Ну его на хер.
От греха…
— Вот, значит, в чем дело… Осветителям, говоришь, давала… А ты, что, свечку держал?
Шеф попытался что-то буркнуть в ответ, но Глеб остановил его резким и властным жестом.
— Заткнись!
И коротким движением вытер тыльной стороной ладони внезапно покрывшийся испариной лоб.
— Ты ж ее тоже наверняка хотел, Степаныч.?! Что, не дала? Так будь мужиком! И запомни, шеф: Ленка Скворцова — мой друг. А я друзей не сдаю. Ты знаешь. Тебя я в свое время тоже не сдал. И, Рафик, — либо вообще больше не приходи в этот кабинет, либо засунь свою кобелиную сущность себе в дупло и изволь не таскать говно о моих близких. По крайней мере, при мне. Понял?
Рафик грузно оплыл в кресле.
Маленькие, глубоко сидящие глазки бывалого информационного волка, одинаково умелого и бесстрашного и в новостийных схватках и в коридорных баталиях, смотрели на Глеба с такой тяжелой ненавистью, что, казалось, еще немного, и всё.
Кранты обозревателю.
Но Рафик неожиданно тяжело поднялся из кресла, перегнулся через стол и, подтянув к себе Глеба за лацканы пиджака, молча поцеловал в лоб.
Потом рухнул обратно и взял еще одну сигарету.
На этот раз уже без разрешения.
— Блин, Ларин… А ведь права эта сучка — как тебя здесь не хватало… Все, пора тебе завязывать с этими командировками. Хочешь, на выпуск поставлю? Пока — на дневной, но с твоими мозгами ты влет до вечерних дорастешь… Понимаю, что конкурента ращу, но с твоим появлением здесь воздух чище становится. Несмотря на перегар… Как, подумаешь?
