Ага.
Иногда они вмешивались в людские дела, но чаще всего – нет, демонстрируя поразительное для любой мировой религии равнодушие даже по отношению к больным и умирающим.
У меня был один случайный приятель, героиновый торчок и философ, который уверял меня, что им просто уже некого спасать: Армагеддон уже давно закончился, конец света настал, и опустошенная земля требует только надзора, но никак не помощи и участия.
Мертвые хоронят своих мертвецов, да и все дела.
Ничего, в принципе, особенного.
Я разговаривал с контрабандистами, которые божились, что Тройки им либо помогали, либо мешали в пути.
Причем призывая такие силы, что мало никому не покажется.
У меня сложилось стойкое убеждение, что они врали.
Хотя, если одна из Троек чисто случайно встанет у меня на дороге и просто скажет: «Старик, тебе туда нельзя» или, допустим: «Мы против», я, скорее всего, как минимум задумаюсь…
…Мы проехали мимо них, не останавливаясь.
И это было самое лучшее из того, что мы могли сделать.
Такие дела.
К вечеру отряд вышел из радиационной зоны, и мы наконец-то встретили первую обитаемую деревню.
Вернее, нас встретили.
Предупреждающими выстрелами.
Фермеры – народ серьезный, шутить не любят.
Да и что там говорить: не мы такие, жизнь такая.
Ежели тебя ежедневно пытаются сожрать, поневоле научишься кусаться.
Иначе и вправду сожрут.
Я вылез из джипака, размял затекшие ноги и не спеша отправился на переговоры.
Судя по опыту, вряд ли они хотят каких-нибудь серьезных боевых действий.
Но отряд, чисто на всякий случай, – рассыпался.
Джипаки угрожающе разошлись, полудугой охватывая импровизированный блокпост, Чарли уселся за укрепленный на крыше грузовичка ЗРК.
Навстречу мне из блокпоста вышел угрюмый мужик средних лет, одетый в древний, как говно ископаемого зверя мамонта, горный камуфляж времен Первой кавказской войны.
Зыркнул недобро в сторону рассредоточившегося отряда (Ага! Может бы и подрались, да бодливой корове Бог рогов не дал!) и остановился в пяти шагах от меня:
– Чего надо-то?
– Проезд. Ночевка. Заплатим.
Мужик почесал короткую, довольно опрятную бородку.
– Откуда будете-то?
– Из Москвы.
Он присвистнул:
– А куда?
В принципе, на этот вопрос я мог не отвечать.
Не его дело.
Но мужик мне понравился.
– В Сочи.
– Кур-р-рортники… – Мужик несколько ошалело помотал башкой. – Твою мать.
И на этом, кажется, успокоился.
Нам повезло.
Это действительно были фермеры.
Нас пропустили через основательно обустроенный пост и даже дали сопровождающего на лошади.
Я не знаю почему, но в России всегда, даже в самые голодные и неустроенные времена, находятся места, где живут толковые мужики.
Деревня была большой и явно не голодной.
Нас за вполне разумную плату покормили пресными домашними лепешками и картошкой со сметаной, а тот самый угрюмый мужик, через некоторое время сменившийся с блокпоста, притащил трехлитровый молочный бидон с мутной картофельной самогонкой.
Чуть попозже на окраину, где мы встали лагерем, подтянулись и остальные туземцы со своей отнюдь не пустой посудой.
Началось массовое братание.
Радушие аборигенов и никакими травками не перебиваемое обилие сивушных масел в продукте местных умельцев говорило, что завтра мы всё равно все будем далеко не в оптимальной форме.
И я решительно скомандовал дневку.
Лучше опережать события, чем плестись у них в хвосте, не так ли, господа?
Вот и я тоже так думаю, если уж совсем честно.
Ага.
Деревня, как выяснилось, жила натуральным хозяйством. Приезжали за продуктами редкие «гонцы» из Липецка или Воронежа (из Москвы – еще ни разу, я это сразу же взял на заметку, потом может и пригодиться, надо только выяснить, что у них есть на обмен, маршрут-то не самый сложный), но раза два в год, не больше.
Привозили в основном оружие да патроны, но не воинскую справу (этого добра и у самих хватало), а исключительно охотничью – зверья в окрестных лесах водилось с избытком.
Иногда «гонцам» заказывали всякую домашнюю и сельскохозяйственную утварь, но выходило это так дорого, что недавно поставили свою кузню, благо железяк по окрестностям пока еще валялось даже больше, чем нужно.
Растили картошку, пшеницу, держали скот, охотились, рыбачили.
Грибы, правда, не собирали – сказывалась близость радиационной зоны, слишком много народу потравилось.
Угрюмый мужик оказался бывшим учителем из Тулы, бежавшим от радиации и Новомосковской отравы.
Подпив, он жаловался, что никто, кроме него, не хочет учить своих детей грамоте.
Над ним даже посмеивались: мол, ты-то, Семеныч, что, больно счастлив стал со своими книжками?
То-то драпал от самой Тулы, только пятки сверкали.
Так что лучше б спасибо сказал, что приютили почти что бесполезного, по нынешним временам, городского грамотея с семейством, чем пытаться тут свои никому не нужные порядки устанавливать…
Семеныч злился и пил стакан за стаканом.
Я встал и пошел, проверил посты.
Все было спокойно.
Даже слишком спокойно.
Боюсь, что впереди нас ждали очень серьезные неприятности.
Это типа примета такая.
Всегда, кстати, работала…
…Наутро отряд молча мучился похмельем.
Тяжелым таким похмельем.
Правильным.
Сердобольные деревенские девки принесли, правда, густого капустного рассолу, но против туземного самогона не сработало бы, боюсь, даже и куда более серьезное средство.
Я решил лечить похмелье через пот, и отряд начал наворачивать круги до блокпоста и обратно.
В полной боевой выкладке.
Мужики выли, но бежали.
Знали – так надо.
После третьего круга (каждый где-то километров по восемь) они были уже куда свежее, чем во время утреннего подъема.
Правда, в спарринг вставать я бы сейчас ни с кем из них не рискнул.
Могли и не утерпеть.
Ага…
…Потом пришел Семеныч и повел нас купаться на деревенское «озеро» размером с небольшой плавательный бассейн.
