Может, и врут, конечно…
Изловленные твари злобно храпели, взбрыкивали, косили глазами в сторону, но – подчинялись.
Силу они уважали.
Особенно, если эта сила могла хлопнуть тяжеленным кулачищем между ушами.
Наверное, неприятно.
Но выбор невелик.
Получив по заднице, Голубевы «орлы» моментально успокоились. Тацинскую мы миновали безо всяких приключений. Видимо, атаман проявил разумную гибкость, решив, что если уж дичь не по зубам, то пусть себе едет куда хочет.
Я думаю, что он и из станицы ноги сделал.
По своим срочным атаманским делам.
Так, на всякий случай.
Вдруг мы захотим его навестить?
Здоровьем, к примеру, поинтересоваться…
Судя по всему, Голубь решил, что интересующая нас информация относится к разделу совершенно секретной…
И делиться ею с нами не торопился.
Впрочем, мы и не настаивали.
У него свои дела, у нас – свои…
…Дорога на Константиновск (живучи же прежние названия!) была и вправду похожа на дорогу в ад.
Причем благие намерения, которые, по идее, должны были ее мостить, на проверку почему-то постоянно оборачивались очередной кучкой оборванцев, пытающихся нас разорвать.
Зачем им это было надо – совершенно непонятно.
Мы были явно сильнее, а переводить боезапас на дичь, которой все равно не поживишься, как правило, не в обычаях прагматичных до безобразия аборигенов.
Но эти земли, наверное, неслучайно назывались Дикими.
В течение последних двух часов на нас нападали ни много ни мало – пять раз.
И это несмотря на работу Веточкиных дозоров.
У нас уже было трое убитых и с десяток раненых.
Красотуля перебралась в идущий в глубине джипак – помогать не вполне боеспособному Гураму с перевязками и обезболивающими.
А потом нам попался этот оборванец.
…Он сидел у дороги не скрываясь и кинулся на передний джипак, как только позволило расстояние. Ребята, разумеется, открыли огонь, но это не произвело на него ни малейшего впечатления.
Как он умудрился вырвать голыми руками бронированную дверь боевой машины, остается для меня загадкой до сих пор.
Через пару минут все было кончено.
Из «Хаммера» буквально выпал залитый кровью и бледный как смерть Андрон. Когда мы подошли поближе, стало заметно, что у него трясутся губы.
Я вспомнил, как он, весело и яростно матерясь, шел в полный рост, поливая свинцовым дождем позиции ингушских ваххабитов под Назранью, и мне стало по-настоящему не по себе.
Перед джипаком сидел студень.
Размазня.
Слякоть.
Я влепил ему пощечину.
Потом немного подумал и влепил еще одну.
Трястись он вроде бы перестал.
– Ну?!
Он молча кивнул в направлении джипака.
Я заглянул внутрь.
Лучше бы я этого не делал.
…Бойцы были не просто убиты.
Они были разорваны.
По всему внутреннему пространству боевой машины валялись куски человеческих тел.
На меня глумливо смотрел чей-то карий глаз, и я так и не смог вспомнить, чей.
Он лежал отдельно.
А поверх всего этого фарша животом вверх валялся оборванец. Из его левой глазницы торчала, как антенна, рукоятка наградного кортика, полагающегося в комплекте с орденом Севастопольской русской славы.
Во всем отряде такой был только у Андрона.
Хороший кортик.
С серебряной насечкой.
Меня вырвало.
Потом я достал носовой платок и тщательно вытер губы.
Не глядя протянул руку назад, и кто-то, судя по всему Чарли, вложил в нее флягу.
По-моему, там была пятидесятиградусная шахтерская водка.
Я не понял.
Когда я прикуривал, руки уже почти не дрожали.
Повернулся к Андрону, протянул сигарету, дал прикурить. Ему, судя по всему, тоже налили.
Или мои пощечины помогли.
– Рассказывай.
Он пожал плечами.
Затянулся.
– Нечего рассказывать, – прикрывает глаза. – Я ничего и не понял. Когда он к машине рванул…
Молчим.
Жду.
Иногда людей не нужно торопить, я знаю.
Сейчас с мыслями соберется…
– Короче, Вовчик даже дверь хотел открыть: без оружия же мужик-то, – Андрона передернуло. – Но он сам… открыл. Вырвал начисто. С мясом. Тут уж, понятно, мужики пальбу подняли. В упор били. А ему – хоть бы хны. Я за рулем сидел. Даже не помню, как… кортиком, в глаз. Попал. Потом. Пока ремни отцеплял…
Я сел рядом.
Точнее – сполз.
Что же это делается, дорогие мои?
– Капитан! – голос у Веточки был удивленный.
Удивленный, но не напуганный.
Интересно, я когда-нибудь смогу встретить что-то такое, что по-настоящему напугает моего верного адъютанта?!
Кстати, что он здесь делает?!
Дозорный, мать его…
– Капитан, – мнется, – тут…
Я поднял голову и увидел его глаза.
Видимо, он только что заметил вытекающую из-за сорванной с петель бронированной двери джипака кровь.
Она не капала, она именно текла.
Тонкой такой струйкой.
– Ну, что у тебя там?
На меня неожиданно накатила давящая, душная усталость.
Такая иногда бывает после проигранного вчистую боя.
Почти апатия.
– Что…
– Заткнись, – морщусь. – Лучше докладывай, с чем пожаловал?
– Тут… это, короче, поговорить с тобой хотят…
Я устало поднялся на ноги:
– Кто?
Веточка только кивнул головой.
Назад.
Я взглянул…
…На этот раз пастора снова заменил раввин, а вместо тибетского монаха было какое-то не менее узкоглазое и толстое старое чудо.
В рваной хламиде и смешном, сползающем на самые глаза металлическом колпаке.
В руках узкоглазый держал длинный деревянный посох, видимо, долженствующий что-то символизировать.
Я на секунду задумался, перебирая в памяти экзотические восточные религии.
