На какое-то мгновенье он сдался и уже рванулся за ней, но прежнее чувство омерзения охватило его с удесятеренной силой, и он остановился.
— Нет! Довольно! Я не пойду с тобой!
— Тогда подыхай, как собака! — закричала она и бросилась вперед, в темноту.
Вдруг огромный огненный шар, прорезав небеса, упал на землю. Прокатился чудовищный удар грома, и земля, глухо рокоча и колебаясь, внезапно разверзлась, а в образовавшейся пропасти заметались языки яркого пламени. На фоне бушующего огня возник силуэт Юдифи в накидке огненного цвета. Затем снова раздался грохот, и воцарился прежний беспросветный мрак.
Глава XVIII
Теряя разум, множество испуганных людей носились в темноте, натыкаясь друг на друга, плача и неистово крича, проклиная и молясь. Паника охватила даже самых храбрых и стойких.
Варавва был там, где его оставила Юдифь. Холодный пот градом катился по его спине. Он ощущал не просто страх, а ужас. Неизгладимая вина лежала на всем человечестве, и она была причиной происходящего.
Удалось ли Юдифи спастись, или она сорвалась в полыхающую расселину?
Он громко позвал:
— Юдифь!
Ответа не было.
Тогда он побрел наугад, надеясь, что возвращается туда, где страдал Праведник, умирающий вместо него, грешника Вараввы, Не пройдя и нескольких шагов, он споткнулся о лежащего на земле человека.
— Осторожно, кто бы ты ни был — не поранься о мой меч! — предупредил глухой голос.
— Как твое имя, друг? — спросил Варавва и услышал:
— Центурион Петроний зовут меня.
Варавва вздрогнул и с замиранием сердца спросил:
— Скажи, Назарянин умер? Петроний ответил:
— Пока меня не поразила молния, Он еще дышал и страдал, а теперь не знаю…
Подняв к небу руки, Варавва робко произнес:
— Где Ты, Умирающий вместо меня?
И замер, надеясь услышать какой-нибудь звук, вселяющий надежду на то, что Распятый Праведник жив.
Его слух уловил тихое рыдание, и ему показалось, что это плачет Пророк.
— Откликнись, Святая израненная душа! — сказал бывший преступник, сердце которого рвалось от боли. Печальный вздох раздался в темноте.
— Где Ты? — забеспокоился Варавва. — Я не могу найти Тебя! Мрак покрывает мир, и я, великий грешник, в нем потерян, но сердце мое рыдает вместе с Тобой!
Он упал на колени, и слезы хлынули из его глаз.
Дрожащая женская рука коснулась его ладони.
— Тише! Успокойся и молись, страдающий грешник! Будь твои прегрешения многочисленны, как песчинки в пустыне, твои слезы их искупят! Не бойся! Мрак скоро исчезнет и засияет свет!
— Если это так, — благодарно сказал Варавва невидимой собеседнице, — почему в твоем голосе слезы?
— Я плачу над злом, причиненным Воплощению Величайшей Любви, — ответил кроткий, мелодичный голос, и Варавва догадался, кому он принадлежит.
Рядом с Матерью Иисуса Варавва уже не чувствовал себя одиноким. Но горе терзало его сердце.
Зачем ему жить? Он был изгоем в обществе! Вспоминая свои грехи, он ужаснулся количеству зла, гнездившемуся в нем. Слепая страсть к Юдифи казалась самым тяжким из всех его преступлений. Из-за нее он потерял честь и сделался извергом даже в собственных глазах. С того времени, когда его привели к Пилату, и до настоящей минуты прошла целая вечность, богатая событиями души и совести, которые в глазах Бога более значительны, чем истории государств! Народ освободил его, вора и мошенника; народ приветствовал его радостными криками… Но что значит восторг толпы перед сознанием бесконечной вины за свои грехи?! Свинцовым грузом висли они на бессмертном духе, рвущемся к совершенству.
Стоя на коленях, Варавва молился о наступлении смерти — такая жизнь ему была не нужна.
Вдруг ему почудился слабый свет. Медленно распространяясь вокруг величавой фигуры женщины с кротким лицом, обращенным в сторону невидимого креста, свет отвоевывал власть у тьмы. Расширяя свои владения, он достиг надписи «Иисус Назорей — Царь Иудейский» и озарил Божественный лик Распятого. Отвращение от греха мира, жалость и любовь ко всем его существам, неизменное желание все простить людям и дать надежду рая — все эти великие чувства отражались на бледных чертах Сына Божия, вознесенного на древо.
Скоро целые потоки света хлынули на Голгофу, обнаружив странную картину. Все находящиеся на холме люди оказались на коленях перед распятым Христом, их лица были повернуты к Нему. Испуганные, беспокойные, отчаявшиеся, они все как один обратились к Единственному их Спасителю.
Как только опасность миновала и смерть уже не казалась неизбежной, к недавно удрученным, поверженным в прах людям вернулось прежнее настроение. И вот вновь послышались крики, гомон.
Варавва не принимал участия в ликовании. Он снова увидел Магдалину, в глубокой печали распростершуюся у подножия креста. Душа Вараввы затосковала от сравнения двух женщин. Юдифь Искариот — прекрасная, гордая аристократка, грешная, но скрывающая свои грехи, и раскаявшаяся блудница Мария Магдалина, не менее прекрасная, но убитая горем, презираемая людьми… Кто из них заслуживает более сурового приговора? Да и вправе ли люди, каждый из которых тоже не без греха, судить кого бы то ни было?
Магдалина подняла заплаканные глаза и посмотрела на Варавву. Губы ее дрожали, словно на них трепетало какое-то невысказанное слово. Затем, пряча лицо под покрывалом, она пала ниц рядом с Матерью Иисуса.
Безмерно скорбный, но ясный голос произнес:
— Или, Или! лама савахфани? (Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил!)
Любопытные взгляды жадно устремились к кресту.
— Или, Или! лама савахфани? — послышалось вновь, и проникновенная мольба Сына Божия была подхвачена небом.
Исчезнувшее солнце вновь запылало над Голгофой.
— Илию зовет, — сказали в толпе. — Посмотрим, поможет ли он Ему!
В ответ рассмеялись.
Началась предсмертная агония Назорея. Божественная Чистота, Божественная Любовь завершила Свой земной путь. Беспорочное тело Христа охватила дрожь, дыхание стало прерывистым, лучистые глаза застыли на какой-то, казалось, одному Ему известной мысли.
Петроний, оправившийся от удара молнии и занявший свой пост у креста Назорея, шепнул что-то стоящему рядом воину, и тот, насадив на копье смоченную уксусом губку, поднял ее к устам Божественного Страдальца.
Но вмешался Анна. Выдвинувшись из толпы, коварный священник сказал со слащавой улыбкой:
— Оставь, оставь! Илия придет спасти Его — Он же Сын Божий…
В толпе захихикали.
Петроний нахмурился и посмотрел на Анну с глубоким презрением.
