Воскресенье, 18 августа
Проснулся рано утром совершенно разбитым. Попытался снова уснуть, но Верн громко свистел носом, поэтому я пошел в душ. Поскольку все еще спали, мне удалось помыться двадцать минут, в течение которых я еще раз проиграл вчерашний вечер в голове, на этот раз вспоминая лишь самое приятное. К сожалению, мою утреннюю медитацию прервал Джулиан, который вошел в душ в состоянии ужасного расстройства. Я поздоровался с ним и, чтобы избежать неловкости, стал мыть голову. Закончив тщательно намыливать голову, открыл глаза и увидел, что Джулиан плачет, подпирая лоб кулаком. Спросил, что случилось. Он ответил:
— Малёчек, ох, Малёчек, прошу, не заставляй меня объяснять — все это очень сложно.
Я кивнул и выключил душ. Но тут Джулиан обозвал меня «жестокосердечной скотиной» и приказал снова включить душ. К тому моменту я мылся в душе уже более получаса, и кожа у меня стала ярко-розовой, как панцирь у креветки.
— Сегодня мое последнее причастие, — в слезах проговорил Джулиан. — В следующую пятницу я навсегда уйду из этой школы.
Я не знал, что ответить, и сказал, что при мысли о его отъезде мне тоже становится очень грустно. Джулиан назвал меня «невинной душой» и сказал, что однажды я сделаю кого-нибудь очень счастливым. А потом снова заревел. К счастью, тут появился Верн и начал обвинять какого-то бедолагу, засевшего в кабинке, в неподобающем поведении в туалетах и на прилегающей территории. Воспользовавшись моментом, я выключил кран и ретировался.
10.00. К нам пришли Щука, Деврис и Эмбертон и потребовали свой выигрыш. Бедный Гоблин был вынужден отдать сто баксов парню, который поцеловал его же подружку! Щука сказал, что, когда в следующий раз мы не сможем удовлетворить наших женщин, он рад будет помочь за меньшую цену — пятьдесят баксов. Потом повернулся ко мне и сказал:
— Слышал, твоя подружка тебя бросила, потому что ты гомик.
Я попытался посмеяться вместе со всеми, но звук, вырвавшийся у меня из горла, был резким и писклявым.
17.00. За вчерашнее хулиганство Бешеный Пес получил от Укушенного три удара розгами и последнее-препоследнее предупреждение.
20.00. Позвонила мама и сказала, что папа вернулся из Транскея и вместо сокровищ привез два штрафа за превышение скорости и грипп.
Понедельник, 19 августа
15.30. Целый час болтал с Русалкой по телефону. О чем именно мы говорили, не помню, хотя вторые полчаса спорили о том, кто первый повесит трубку. Наконец в комнату вошел Вонючий Рот и приказал освободить телефон, потому что ему нужно было позвонить больной бабушке. Тогда мы с Русалкой и попрощались одновременно.
Плохо то, что Русалка снова упомянула слово на «д». Даже хуже, она считает, будто болтать со мной — все равно что с подружками. По ее словам, это означает, что у нас «особое понимание».
Кажется, теперь даже Русалка думает, что я голубой!
Среда, 21 августа
Попусту потратил полдня, выискивая в секции физиологии нашей библиотеки книжку по анатомии человека в зелено-белой полосатой обложке. Гоблин сказал, что на странице 124 там есть фотография брюнетки с буферами, которым он бы дал 9 из 10. Поскольку буфера Русалки он оценил во столько же (а я их никогда не видел), мне хотелось узнать, с чем придется иметь дело в не столь далеком будущем (я надеюсь). Кроме того, я нарочно пытаюсь вести себя более мужественно.
Обыскав всю секцию биологии, наконец нашел бело-зеленую книгу между энциклопедией кожных заболеваний и фолиантом о почечной недостаточности. Страница 124 была вырвана.
Потом я нашел книгу под названием «Чума». Мне было страшно ее открывать, я все-таки открыл. На первой странице была ужасная фотография: огромная куча трупов, завернутых в белые простыни. Надпись под фотографией гласила: «ПОДСЧЕТ ЖЕРТВ - ТАНЗАНИЯ, 85 ГОД».
Вдруг за спиной раздался громкий возглас:
— Мильтон, мой поэт!
Библиотекарша миссис Холл бросила на Папашу уничтожающий взгляд, который он проигнорировал. Вглядевшись в книжные корешки за моей спиной, Папаша нахмурился поверх очков в роговой оправе и воскликнул:
— Биология, Мильтон? Совсем, что ль, умом повредился? Со стойки библиотекаря раздалось громкое «ш-ш-ш», и
миссис Холл покачала головой, неодобрительно взглянув в нашу сторону. Я сказал Папаше, что читаю про чуму. Тот в ужасе отпрянул и возопил:
— Надеюсь, ты триппер не подцепил? (Не знаю, что такое триппер, но звучит еще хуже чумы.)
Затем я в свою очередь спросил Папашу, что он делает в секции биологии.
— О, да как обычно, Мильтон, — ответил он. — Страница 124 в бело-зеленой книге.
Я сообщил, что страницу вырвали. Папаша выпалил: «Черт!» — и ударил тростью об пол. Тут миссис Холл потеряла терпение и заорала на Папашу, мол, тот подает ученикам дурной пример. Папаша тоже заорал на нее и сказал, что в ее библиотеке царит хаос и вся секция биологии перевернута вверх дном. Постучав меня по ноге тростью, он прошептал:
— Видишь, какая кокетка? — Затем выпрямился и добавил: — Обед в понедельник, Мильтон. Ты, я и ЭЭК. — С этими словами он вышел из библиотеки, с треском захлопнув за собой дверь.
Сказал Гоблину, что даже Папаша знал про страницу 124 в бело-зеленой книге, а значит, книга была популярной, еще когда он учился в школе! Гоблин был весьма взволнован этим открытием и заявил, что это подтверждает его теорию «хорошие буфера — вечная ценность».
Пятница, 23 августа
После обеда у моей кровати нарисовался Чэррил и сказал, что мне следует немедленно явиться в койку Джулиана. (Я так понял, имеется в виду его спальня.) Я постучал в дверь, и мне долго никто не отвечал, а потом Джулиан крикнул:
— Войдите! — Увидев меня, он схватился за грудь и ахнул: — О, слава богу, это ты! Я уж думал, Андерсон.
Джулиан задернул шторы и вдруг накинулся на меня, словно я сделал что-то не так.
—Малёк, ты очень меня расстраиваешь, очень. — Я не знал, что он имеет в виду, поэтому провернул обычный фокус: покачал головой и печально уставился в окно. К сожалению, шторы были задернуты, поэтому, должно быть, моя реакция выглядела по-дурацки. Но Джулиан этого как будто не заметил и продолжал свою тираду: — Каждое воскресенье я наблюдаю за тобой в церкви. Ты такой одинокий и всеми отвергнутый, что у меня просто сердце разрывается! — Я кивнул и изобразил одинокое и отвергнутое лицо. Джулиан обнял меня за плечи и сказал: — Бедный, бедный мальчик.
—Так вот, — продолжил он не своим голосом. — В последние дни моего пребывания певчим я решил пожаловать тебе королевскую милость. Отныне ты назначаешься тенором и снова приглашен в хор. — Такого я совсем не ожидал и в результате не знал, как реагировать. — Но, — Джулиан поднял палец, — есть одно условие, всего одно. Ни при каких обстоятельствах тебе не разрешается петь!
