Я была на грани истерики. Я старалась сохранять спокойствие, но чувствовала, что меня трясет. От напряжения у меня срывался голос.
– Я тебе не верю, – выкрикнула я. – Ты лжешь. Забери паспорта. И укладывай свои вещи. Мы едем в аэропорт. Объясним, что мы не знали о требовании предоставлять паспорта за три дня, и, может быть, нас выпустят. Если нет, то будем ждать в аэропорту столько, сколько понадобится.
С минуту Махмуди молчал. Затем тяжело вздохнул. В течение семи лет нашего супружества мы старались избегать ссор. Мы всегда оттягивали до последнего решение серьезных, постоянно углублявшихся проблем нашей совместной жизни.
Сейчас Махмуди понимал – медлить нельзя; и еще до того, как он открыл рот, я знала, что он скажет.
Он присел на кровать рядом со мной и попытался обнять меня за талию, я отстранилась. Он заговорил спокойно и твердо, в его голосе нарастали властные нотки.
– Я действительно не знаю, как тебе объяснить. Мы не поедем домой. Мы остаемся здесь.
И хотя я ждала этой фразы уже несколько минут, я взорвалась.
– Лгун! Лгун! Лгун! – кричала я, вскочив с кровати. – Как ты мог так со мной поступить? Ты знал, по какой причине я согласилась сюда приехать. Ты обязан отпустить меня домой!
Да, Махмуди знал причину, но сейчас это не имело для него никакого значения.
Махтаб наблюдала за нами, не в состоянии понять, почему поведение отца так странно изменилось.
– Я не обязан отпускать тебя домой, – прорычал Махмуди. – Это ты обязана мне подчиняться, и ты останешься здесь.
Он схватил меня за плечи и толкнул на кровать. Он выкрикивал свои приказания с оскорбительной наглостью, с насмешкой, словно торжествовал победу в затяжной, тайной войне.
– Ты останешься здесь до конца своих дней. Понятно? И никуда не уедешь из Ирана. До самой смерти.
Потрясенная, я молча лежала на кровати, по щекам текли слезы, слова Махмуди доносились до меня словно из глубокого туннеля.
Махтаб захлебывалась от рыданий, прижимая к себе кролика. Безжалостная, жуткая реальность, казалось, стирала меня в порошок. Неужели это происходит на самом деле? Неужели мы с Махтаб пленницы? Заложницы? Узницы этого злобного незнакомца, который когда-то был любящим мужем и отцом?
Должен же быть выход из этого безумия! В своем праведном гневе я осознала, что по иронии судьбы Аллах на моей стороне.
В слезах бессильной ярости я бросилась вон из комнаты и столкнулась с Амех Бозорг и еще несколькими членами семьи, как всегда слонявшимися по дому.
– Все вы подлые лгуны! – крикнула я.
Никто не понимал, да и не хотел понимать, что творится с этой американкой, женой Махмуди. Я смотрела на их враждебные лица, ощущая всю нелепость и беспомощность своего поведения.
У меня текло из носа. По щекам струились слезы. Не имея ни носового платка, ни бумажных салфеток, я, как было принято среди женщин в семье Махмуди, утерлась шарфом.
– Я требую, чтобы немедленно собралась вся семья! – закричала я.
Каким-то образом до них дошел смысл моих слов, и начался созыв родственников.
Несколько последующих часов я провела в спальне вместе с Махтаб, плача, пытаясь справиться с тошнотой, впадая то в оцепенение, то в ярость. Когда Махмуди потребовал мою чековую книжку, я покорно ее отдала.
– Где остальные? – спросил он. У нас было три банковских счета.
– Я привезла только одну, – ответила я. Объяснение его удовлетворило, и он не стал обыскивать мою сумочку.
После этого он оставил меня одну, и каким-то образом мне удалось собрать мужество и начать думать, как защищаться.
Поздно вечером, после того как Баба Хаджи вернулся с работы и отужинал и семья собралась, вняв моему требованию, я вошла в гостиную, укутанная с головы до ног, желая выказать должное уважение. Я выработала стратегию. Я буду упирать на религиозную мораль, живым олицетворением которой являлся Баба Хаджи. Категории «хорошо» – «плохо» были для него четко обозначенными истинами.
– Реза, – я старалась говорить как можно спокойнее, – переводи Баба Хаджи то, что я буду говорить.
Услышав свое имя, старик поднял было на меня глаза, но тут же, как всегда, опустил долу – религия запрещала ему смотреть мне в лицо.
В надежде на то, что мои слова будут точно переведены на фарси, я перешла к отчаянной обороне. Я объяснила Баба Хаджи, что не хотела ехать в Иран, так как понимала – мне придется отказаться здесь от своих прав, дарованных всякой американке. Я боялась именно этого, поскольку отдавала себе отчет в том, что, находясь в Иране, буду всецело во власти Махмуди.
Почему же я все-таки приехала? – задала я риторический вопрос.
Для того чтобы познакомиться с семьей Махмуди и предоставить вам всем возможность увидеть Махтаб. Однако была еще одна причина, гораздо более глубокая и зловещая, которую я не могла, не решалась высказать вслух перед этими людьми. Вместо этого я поведала им историю вероломства Махмуди.
В Детройте, когда я поделилась с мужем своими опасениями – не попытается ли он оставить меня в Иране, – Махмуди сделал то единственное, что могло убедить меня в его добрых намерениях.
– Он поклялся на Коране в том, что никогда не задержит меня здесь против моей воли. – Меня беспокоило, хорошо ли слышит и понимает Баба Хаджи то, что я говорю. – Вы набожный человек. Неужели вы позволите ему так со мной обойтись после того, как он поклялся на Коране?
Махмуди сказал всего лишь несколько слов. Он признал правдивость моего рассказа – да, он действительно поклялся на Коране.
– Но у меня есть оправдание, – продолжал он. – Бог простит меня, потому что, если бы я этого не сделал, она бы не поехала.
Решение Баба Хаджи последовало незамедлительно и было безоговорочным. В переводе Резы оно звучало так: «Желание даби джана – для нас закон».
Я в прямом смысле слова ощутила на себе исходившую от них злобу и парировала нанесенный мне удар, хотя и понимала, что любой спор бесполезен.
– Вы подлые лжецы! Вы знали обо всем заранее. Это была ловушка. Вы несколько месяцев ее готовили. Я всех вас ненавижу! – Перестав сдерживаться, уже захлебываясь от слез, я кричала во весь голос. – Когда-нибудь я с вами расквитаюсь. Вы сотворили со мной это зло, прикрываясь исламом, поскольку знали, что я отнесусь к вашей вере с уважением. В один прекрасный день вы за это заплатите. Господь вас покарает!
Похоже, никого из них не тронуло мое горе. Они обменивались тайными взглядами, явно удовлетворенные тем, что Махмуди доказал свою власть над этой американкой.
3
Мы с Махтаб долго плакали, прежде чем она, измучившись, наконец уснула. Я же не сомкнула глаз всю ночь. У меня бешено колотилось сердце. Я ненавидела и боялась человека, который спал рядом с нами.
