Взрывая пятками слой золы, мальчишки резко остановились у распахнутой двери Буровой. Парящая в воздухе Аякчан увидела, как закрывающая весь пол толстенная металлическая плита резко выгнулась, будто норовя сорваться с удерживающих ее скреп. Железо вспучилось, и послышались короткие быстрые удары, словно изнутри требовательно колотили маленьким, но очень крепким кулачком. Таким крепким, что аж вмятины на железе оставались!
– Мэнквы? – не сводя глаз со вспучивающейся плиты, спросил Донгар и поудобнее перехватил бубен.
– Мэнквы по-другому стучат, – точно так же глядя внутрь Буровой, бросил в ответ Хакмар, нервно прокручивая в руке клинок.
А парящая наверху девчонка вдруг поняла, что завидует! Завидует этой слаженности движений, тому, что им даже нет необходимости сговариваться, чтобы понять друг друга… и тому, как один опирается на плечо другого, готовясь к драке.
Аякчан тряхнула волосами – разве умный человек полезет в драку с великанами? Похоже, она сама резко поглупела, если нашла, чему тут завидовать!
Стук в плиту усилился, сливаясь в сплошной грохот – теперь барабанили непрерывно, будто там, внизу, кто-то настоятельно требовал выпустить его и бесился от злости на неожиданную задержку. От частых ударов дрожал воздух, Аякчан чувствовала, как у нее зубы начинают постукивать в такт. Теперь барабанили, кажется, двумя кулаками – железная крышка над проходом в Нижний мир вздыбилась, выгибаясь, как шляпка гриба… И с глухим скрипом опала. Снизу ударили еще раз, другой… как от большой досады… и все стихло. Наступила тишина – не недавнее беззвучие, а обычная тишина. Слышно было, как невдалеке тяжело раздувают бока напуганные олени. Не менее шумно выдохнул Хакмар.
– Вот это – настоящая южная ковка! Говорил же – где я ковал, там никаким тварям не пройти!
Он повернулся и побрел обратно к костру. За ним ковылял Донгар. Аякчан передернула плечами: напугали, взлететь заставили, а у нее Огня – морской котик наплакал!
Резкий пронзительный свист – будто кто-то в камышовую дудочку подул – заставил затрепетать Голубой огонек. В черной обгорелой земле возле самого костерка возникла маленькая, с монету величиной, алая точка. Мгновение она переливалась от алого к багровому, затем к рыжему… вспучилась, и сквозь нее, издавая явственное старческое кряхтение, начало протискиваться… что-то. Глядящей сверху Аякчан оно сперва показалось просто непонятным черным комком… Потом… девочка судорожно сглотнула, чувствуя, как желудок скручивает от отвращения. То, что лезло из земли, было… головой. Но головой, сдавленной и сплюснутой, как головка тряпичной куклы в стиснутом кулачке ребенка. Голова ерзала и толкалась, пропихиваясь в отверстие: сминалась, вытягивалась, сворачивалась трубочкой, щеки наползали друг на друга, нос и уши вдавливались в череп… Чпок! Голова протиснулась целиком – зацепившись за край пламенеющей дыры остреньким подбородком. Подтянулась… следом за головой, изгибаясь, как червяк, выползла шея. Выворачиваясь, протиснулись плечи. И набрасываясь кольцами на край дыры, зазмеилось тонкое, как веревка, тело. Один удар сердца, и выползшее из крохотного отверстия существо свернулось на его краю.
Голубой костерок задрожал, как хвостик испуганного зайчишки, припал к земле… и вдруг с шипением взвился столбом – Голубое пламя прокрасилось желтым, оранжевым… хищно пожирая остатки хвороста, к темным небесам с грозным гулом взмыл зловеще-алый Огонь.
Негромкий присвист – и выползшее из-под земли существо стало раздуваться. Покачиваясь, как наполненный воздухом бурдюк, поднялась голова, утолщаясь, раздулась шея, и вот уже у костра появилась… сгорбленная старуха в потрепанной парке черного меха. Похожая на птичью лапу рука сжимала сучковатую клюку. Из-под низко надвинутого капюшона торчал остренький, как шильце, носик с широченными, вывернутыми ноздрями. И этот носик шевелился, ходил из стороны в сторону, извиваясь, как змея!
Старушонка мелко захихикала… и, опираясь на клюку, заковыляла вокруг бушующего Рыжего пламени прямо к застывшим мальчишкам. Там, где ее клюка тыкалась в снег, отпечатывались круглые, как монетка, истекающие черным дымом алые пятна. Вот только следов ног за старухой не оставалось вовсе.
– Мальчик! Мальчик, мальчик, – обегая гудящий Огонь, шепеляво бормотала бабка. Она остановилась напротив Донгара. – Ма-альчик… – старческое шамканье вдруг сменилось глубоким звучным женским голосом.
Старушонка выпрямилась, словно разом подросла… Аякчан увидела стройную, как молодая сосна, женщину в ниспадающих до земли роскошных пушистых мехах. Мягкой, белой, явно незнакомой с тяжелой работой рукой она откинула капюшон… Аякчан задохнулась – эта женщина была совершенством! Аякчан ощутила себя полным ничтожеством – нескладная тринадцатидневная девчонка со слишком длинными руками и ногами, мозолями на ладонях и чересчур большим ртом. Болтающийся в воздухе нелепый человечек – и никогда, никакие успехи во владении Огнем, никакие интриги не сделают ее вот такой, когда:
Плавны все движенья ее.
Поступь у ней легка,
Тихая речь сладка;
Чуть приоткроет рот —
Ровными зубами блеснет.
Румянец на нежных ее щеках
Огненно-красных лисиц красней.
Черная волнистая коса у ней
В девять маховых саженей…
В извивах толстой косы, как алмазы из Сахской земли, поблескивали кристаллики инея.
«Иней? Под капюшоном?» – Аякчан растерянно заморгала. Как-то это… странновато. Она затрясла головой, словно стукнутый меж рогов олень. Чего это она вдруг так сама себе разонравилась? Всего один удар сердца назад Хакмар, с открытым ртом уставившийся на женщину, вызывал у нее болезненное понимание – конечно, никто не взглянет на обычную девчонку рядом с такой красавицей! А сейчас восторженная физиономия мальчишки-кузнеца ее просто взбесила: что он слюни пускает, эта тетка и сейчас его вдвое старше! А только что вообще бабулькой была! Аякчан уже хотела высказаться…
Женщина покосилась на парящую над ней девочку – и изящным жестом прижала палец к губам.
– Придерж-ш-ши язык, сестренка! Придерж-ш-ши язык! – зашебуршился у Аякчан в ушах шамкающий старушечий шепот. Девочке даже показалось, что она чувствует вонючее гнилое дыхание – и поняла, что язык у нее будто примерз к нёбу. Не шевельнуть. Не крикнуть.
Ну и ладно! Аякчан вдруг успокоилась – может быть, потому, что женщина не обращала ни малейшего внимания на смущенно теребящего оголовье меча Хакмара. Скользящей походкой она двинулась к Донгару.
– Какой милый, милый мальчик! – нежно улыбнулась она. – Почти взрослый…
– Я совсем взрослый! – обиженно пробубнил Донгар. – Я – шаман!
– Шама-ан? – женщина переливчато рассмеялась. – Ка-ак интересно! Миленький маленький шаманчик! – И она потянулась потрепать мальчишку по щеке…
Веревка метнулась ей навстречу, как атакующая змея, и захлестнулась на протянутой руке. Раздуваясь, как живые, кольца веревки доползли до ее предплечья – распушенный волосяной конец мгновенно выскользнул из-под капюшона красавицы и обвился петлей вокруг шеи. Женщина визгливо завопила, уродливо, как жаба, раздувая горло, и рванулась изо всех сил. Но держащийся за другой конец веревки Донгар резко крутанулся на пятках – веревка намертво передавила шею женщины… Глаза ее выпучились, шея обвисла морщинистыми складками, изо рта вырвался длинный вибрирующий вопль… Затрещал, разбрызгивая жгучие искры, Алый огонь в костре…
