– Проснитесь, пожалуйста.
Голова повернулась, чихнула, кашлянула и прохрипела:
– Надоть чаво? Ты, што ль, Петьк? Нетуть ханки, всю выжрал!
– Нет, нет, вы сторож? Ключи от кладбища у вас?
– Ну… да… а ты хто?
– Иван Павлович Подушкин, сделайте одолжение, отоприте
ворота, заплачу вам за услуги.
– Ив-в-в-ван Па-а-авлович Подушкин, – неожиданно
прозаикалась голова.
Потом одеяло упало на пол. Под ним на голом полосатом
матраце обнаружился хлипкий мужичонка в спортивном костюме грязно-канареечного
цвета и в огромных, перепачканных землей ботинках. Он уцепился трясущейся рукой
за спинку, сел и в ужасе переспросил:
– Хто?
– Иван Павлович Подушкин.
Грязная длань стала быстро совершать крестное знамение.
– Свят, свят, сгинь, рассыпься.
– Будьте любезны, ключи от кладбища при вас? – решил я
повторить попытку.
Хотя, похоже, успеха не добьюсь, у дядьки явно белая горячка,
иначе с какой стати он трясется, крестится и несет чушь?
Продолжая дрожать, ханурик пошарил под подушкой, потом с
силой метнул в меня связку.
– Забери и провались в преисподнюю.
Я едва успел отскочить в сторону, а то бы тяжелые ключи на
ржавом кольце ударили меня прямо в лоб.
– Ну, тебя только за смертью посылать, – нудила маменька, –
принес?
Я показал связку.
– Вот.
– Отпирай.
Ключ неожиданно легко повернулся в замке, я ступил на
дорожку и невольно вздрогнул. Интересно, почему на кладбище всегда так неуютно
и неприятно? Вот сейчас стоим в совершенно прелестном месте, пейзаж словно
нарисован кем-то из русских передвижников. Могилы, чуть покосившиеся деревянные
кресты, слегка оббитые каменные надгробья, тут и там почти распустившаяся
зелень на ветках, на небе ярко сияет полная луна, и тишина стоит невероятная.
Казалось бы, в этом месте захочется остаться подольше, насладиться покоем. Ан
нет, отчего-то озноб и холод пробирают до костей, а из глубины души поднимается
страх.
– Вера, – шепотом спросила маменька, – теперь что делать?
– Николая ждать, – так же тихо ответила астролог, – он сам
все найдет, нам только надо танец сплясать.
– Танец? – насторожился я. – Зачем?
– Иначе мандрагора не дастся.
– А как он ее отыщет? – шипела маменька.
– По приметам.
– Каким?
Чтобы не слушать дурацкий разговор, я пошел по центральной
дорожке, читая эпитафии. Впереди замаячило нечто круглое, вроде неработающего
фонтана, рядом стояла скамейка. Я опустился на сиденье, достал сигареты и
увидел огромный памятник из черного камня с синими сверкающими вкраплениями.
Вот уж не думал, что на сельском кладбище можно обнаружить подобную могилу. На
полированной плите золотом горела надпись: «Здесь упокоился раб божий Иван сын
Павла Подушкина 1882 лета на девяносто пятом годе своей жизни. Господи, уповаем
на милость твою, прими в царствие небесное недостойного, но праведного».
Мне стало нехорошо. Первый раз я встретился со своим полным
тезкой, и где? На кладбище. Одно утешение, что этот Иван Павлович Подушкин без
малого не дотянул до ста лет, может, и мне суждена долгая жизнь? Кстати, вполне
вероятно, что мы с ним дальние родственники. Род Подушкиных древний, и было их
не так уж много. Ну да о своем генеалогическом древе я уже рассказывал.
Может, здесь сохранилась книга, в которой регистрировали
покойных? Интересно бы в ней покопаться… И тут ледяная рука схватила меня за
плечо.
– Мама! – от неожиданности заорал я.
– Вава, – недовольно воскликнула маменька, выныривая из-за
моей спины, – просила же называть меня Николеттой! Неужели трудно запомнить.
Право, если мужчина в возрасте обращается к молодой женщине: «Мама», это звучит
по меньшей мере глупо.
– Я просто вскрикнул от неожиданности.
– Кричи сколько угодно и что хочешь, но только не слово
«мама», пошли.
Подталкиваемый маменькой, я двинулся по дорожке влево. Ясно
теперь, отчего сторож швырнул в меня связку ключей. Я представился ему по
полной программе, назвался громко: Иван Павлович Подушкин, вот ханурик,
пропивший последний ум, и решил, что видит ожившего покойника. Очевидно, он
работает здесь давно и знает уникальные старинные памятники наперечет.
– Ваня, сюда, – толкала меня Николетта, – боже, как с тобой
трудно, налево, прямо, стоп!
Но я уже и сам остановился, потому что уперся в забор.
Справа по курсу виднелся Николай.
– Живо втыкайте ветки в волосы, – велел он.
Прекрасно понимая, что стану похож – ни больше ни меньше –
на тушканчика в бигудях, я тем не менее повиновался и украсился жесткими
прутьями, поданными Верой. Затем мы встали в круг, взялись за руки и принялись
водить хоровод, Николай безостановочно выл:
– Эхря, махря, бахря…
Может, слова звучали по-иному, но мне они слышались именно
так. На небе появилась тонкая светло-желтая полоска.
– Вера, лопату, – приказал Николай.
Жена быстро подала ему совочек, таким дети обычно делают
куличики.
Николай отшатнулся:
– Вера! Ты протянула мне его левой рукой.
Супруга быстро исправила оплошность.
– Теперь закрыли глаза и не смотрите на меня, иначе
ослепнете! – выкрикнул Николай.
Я зажмурился и окончательно обозлился на себя. Глупее
поведения и не придумаешь.
– Вот она! – завопил целитель.
Я приоткрыл одно веко. Пальцы Николая сжимали корявую штуку,
то ли обломок ветки, то ли кусок корня.
– А почему мандрагора не кричала? – некстати проявила
любопытство Николетта.
– Потому что добровольно далась, без насилия, – ответил
Николай, – поехали домой, берите свечи, надо идти с зажженным огнем до машины.
