Д'Игомер покачал головой.
– Но как заставишь ты их понять, что они должны следовать за тобой, идти на приступ, разрушить стену и многое другое, если они до такой степени тупы?
– Существует сила, которая укрощает их и привлекает, как огонь насекомых; сила эта – музыка. Хоть на край света пойдут они за моей арфой. Короче говоря, они будут делать все, что я прикажу, как змеи повинуются своему укротителю и безобидны в его руках.
Последовавший затем доклад д'Игомера о положении города весьма взволновал Абрасака. Сердце его сжалось от бешенства и горечи при мысли, что Уржани водворила мир и единение между подругами и их похитителями, а к его любви не нашлось ни жалости, ни извинения.
Происшедшее затем свидание с Уржани было очень бурным. Он укорял ее не только в суровости к нему, но и в том, что она способствовала счастью его друзей, чтобы только выставить еще более унизительным пренебрежение к нему.
– Счастье? О! До счастья далеко, – с грустью произнесла Уржани. – Подруги мои – жертвы произвола и жестокого, гнусного предательства. В божественном городе они не оставили по себе неразрывной связи, а потому я постаралась внушить им покорность тяжкой доле и доброе желание облагораживающе воздействовать на людей, с которыми пришлось сблизиться. Задача эта благородная, но трудная, конечно, видеть же в ней счастье… странно, чтобы не сказать смешно.
– Почему же ты не желаешь взять на себя не менее почетную миссию облагородить меня? Могу уверить, что в этом случае тебе легче будет со мной, нежели, например, хотя бы с Рандольфом.
– Я замужем и люблю Нарайяну, а твоя наглость – завладеть именно женой своего благодетеля – делает тебя вдвойне отвратительным. Кроме того, слишком велико разделяющее нас расстояние очищения и посвящения, – кротко ответила Уржани.
Абрасак мрачным взглядом пристально посмотрел на нее.
– Значит, мне остаётся одно – принудить магов выдать все злобно скрытые от меня тайны, которые поставили бы меня на один уровень с тобой. Я хочу властвовать над миром, куда они привели меня: быть богом и повелителем для низших народов, которые просвещу, и как единственную награду за войну и мои старания хочу твою любовь. До сегодня всегда было так: я получал то, чего желал.
Уржани не ответила ничего, и Абрасак вышел мрачный, как грозовая туча.
Он все еще не считал себя окончательно побежденным, хотя все дальнейшие его попытки овладеть молодой женщиной хитростью или насилием оставались по-прежнему тщетными. Уржани была окружена словно какой-то невидимой стеной, и ему пришлось, затаив злобу в душе, отказаться от бесплодных нападений.
Кипя враждой, он снова деятельно взялся за приготовление к войне; но в особенно мрачные минуты он стал посещать Авани, и ее спокойный взгляд, неизменно дружеский прием, гармоничный и глубокий голос благотворно и успокоительно действовали на него.
Однажды он предложил Авани прийти с арфой и играть в то время, когда она восседала на троне как благодатное божество.
– Это послужило бы нам огромной помощью, и я была бы тебе глубоко благодарна. Но захочешь ли ты играть и петь мелодии по моему указанию, имеющие особо врачующую силу?
– Уж если я хочу помогать тебе, то ясно, что подчинюсь твоим указаниям, – добродушно ответил Абрасак. – Позволь, однако, заметить, что я не совсем невежда в науке гармонических вибраций и разных их воздействий.
– Отлично, тем большую пользу принесешь ты в этом благом деле.
Таким образом, между Абрасаком и прекрасной пленницей понемногу установились дружеские отношения. Однажды, когда он казался особенно мрачным, нервным и раздражительным, терзаемый по-видимому затаенной злобой, молча следившая за ним Авани неожиданно спросила его:
– Что с тобой? Не случилось ли чего неожиданного?
– Ничего неожиданного нет, но я виделся с Уржани и говорил с нею. Меня опьяняет ее небесная красота; но бешеная злоба из-за того, что она ненавидит меня и презирает, а мерзкие тираны города магов воздвигли между нами преграду, которую мне не преодолеть, наполняет душу мою каким-то странным чувством, причиняющим мне, однако, почти физическое страдание.
Авани покачала головою:
– Ты ошибаешься. В Уржани нет ни ненависти, ни презрения к тебе, а одно лишь сожаление; но она бессильна помочь тебе. Посуди сам, достойно ли твоего знания и пройденного уже посвящения, первое условие коего состоит в том, чтобы победить в себе зверя, питать лишь животное чувство к чужой жене?
Перед тобою обширное поле деятельности: двигать вперед низшее человечество, дать просвещение и мудрые законы этой девственной земле. Разве такая миссия не может удовлетворить самое высокое честолюбие?
И маги могли бы помочь тебе в деле руководства первобытными массами, которые ты хочешь поднять против них. Неужели ты не понимаешь всего безумия объявить войну людям божественного города, этим исполинам знания, могущество коих равносильно могуществу стихий? Берегись, чтобы маги не обратились против тебя! Тогда они сломят тебя, как соломинку, и обратят в прах. Поднявший меч – от меча погибнет. Покорись, верни свободу Уржани и, может быть, тогда они простят тебя.
С минуту Абрасак молчал, а потом вызывающе покачал головой:
– Благодарю за слова, подсказанные тебе дружеским ко мне чувством. Может быть, ты права; временами и я сам спрашиваю себя, не безумие ли все мое предприятие? Но отступить не могу, я сжег корабли! Их обидное по отношению ко мне пренебрежение разожгло мою гордость и непреодолимое желание померяться с ними силами.
Я хочу отомстить за презрение и подниму против них миллионы великанов, приступом возьму их город, одолею и вырву у них скрываемые от меня тайны. О, дорого заплатят они за преграду, воздвигнутую между мной и любимой женщиной.
Он потряс сжатым кулаком, и в глазах его сверкнула дикая ненависть.
– Никогда не освобожу Уржани. Правда, я не могу обладать ею; но, несмотря на это, меня радует возможность хоть любоваться ее лучезарной красотой и слышать голос, который слаще для меня пения сфер. Сознавая, что она здесь, под жалкой кровлей, которую только и могу ей предоставить, я не мучаюсь по крайней мере ревностью от присутствия около нее Нарайяны.
И, вскочив, он вышел из пещеры.
Глава десятая
Похищение Уржани и сопровождавших ее молодых жриц произвело в городе магов большой переполох. Известие это привезла остававшаяся в воздушном судне молодая девушка, которая видела, как произошло нападение, и поспешно вернулась, чтобы поднять тревогу. Наибольшее волнение проявили, однако, земляне, не понимавшие проявленного магами мнимого равнодушия перед столь возмутительным злодеянием. Что же касается Нарайяны, то исчезновение жены вызвало у него такое потрясение, что была минута, когда казалось – вот-вот рухнет мудрость и послушное воле мышление мага, и их заместит безумный гнев простого смертного. Однако этот бешеный порыв быстро утих под глубоким и строгим взглядом Эбрамара, укоризненно заметившего:
