Она опустилась на стул и закрыла лицо руками.
Курт был подавлен, слушая ее. Она узнала все и действовала под влиянием отчаяния; а все-таки ведь она не дала ему умереть. Значит, она любила его; он не был ей безразличен, если она хотела бежать от него, конечно, чтобы не испытывать более ревности. Его тщеславное сердце преисполнилось гордости, и он смотрел на нее довольным взглядом. Как хороша она в белом платье с открытыми рукавами, обнажавшими белые, прекрасные руки; лицо, черные волосы — все нравилось ему в ней. Даже способ, избранный ею для убийства, ласкал его пресыщенные нервы.
Он бросился к ее ногам и оторвал ее руки от лица.
— Розалинда, милая, прости меня. Видишь, я у твоих ног и благодарю, что ты пощадила мою жизнь, чтобы я мог загладить свои ошибки. Никогда я не чувствовал своей вины так, как в эту минуту. Но еще один, последний раз, прости меня.
Он заливался слезами, но не под влиянием раскаяния, а вследствие волнения, вызванного страхом опасности, которой только что избежал.
— Оставь меня, — сказала Розалинда, вырываясь от него. — Я ничего другого не хочу, как только не видеть тебя, не слышать более о твоей лживой любви и твоих обманных обещаний исправиться. Я уеду отсюда, и ничто меня не удержит, а ты живи в разврате и обманывай других, но с меня довольно твоих измен.
Она встала, отталкивая его руки. На этот раз он видел, что жена положительно решила оставить его.
— Ты не веришь моей любви? Ты хотела моей смерти? Так если ты не простишь меня, я брошусь в это окно, — сказал он.
Одним прыжком он очутился в амбразуре, рассчитывая на возбужденные уже раньше нервы Розалинды, которая не ожидала ничего подобного. Она закричала и протянула руки как бы для того, чтобы удержать его. Разумеется, этот трус и не собирался бросаться, но, чтобы придать более веса своей угрозе, занес одну ногу.
— Ну! Желаешь ты, чтобы тебе принесли мое разбитое тело?
— Я остаюсь, — прошептала Розалинда, задыхаясь, и, шатаясь, прислонилась к стулу.
Курт соскочил с окна и, сжимая ее в объятиях, покрывал поцелуями ее лицо, но она была уже без памяти.
* * *
Два часа спустя у ворот аббатства остановился примчавшийся на взмыленной лошади гонец за братом Бернгардом.
Владелец замка, суровый и раздраженный, засел в своей молельне, посылая ежеминутно справляться о больной. Бернгард объявил ему, что положение графини очень серьезно и Курт понял, что на этот раз зашел слишком далеко.
С какими чувствами приближался я к постели больной, не умею высказать; я напряг всю силу воли и молитвы, так как она еще не должна была умереть. Курт навещал ее довольно редко, и любовь его остывала с каждым часом; потому что, как я уже упоминал, он всей душой ненавидел всякое больное существо. К тому же, обсудив все, он злился на Розалинду, за то, что она видела его таким, каким он был на самом деле, и хотела от него отделаться. Обыкновенно он любил избавляться сам от тех, кто слишком хорошо знал его.
Бернгард потребовал для больной лучшего ухода и полного спокойствия; но Курт истолковал этот приказ в виде полного равнодушия и часами беседовал со своим доверенным, негодяем Туиско о всех этих неприятностях. И этот его злой гений посоветовал ему развестись. Чтобы убить время, Курт начал опять часто появляться при дворе, где живал по неделям, ухаживая за принцессой Урсулой, которая многократно, но неудачно, собиралась замуж и теперь надеялась, что со смертью Розалинды сделается наконец графиней фон Рабенау.
Наконец Розалинда выздоровела, но, уставшая душой и телом, она нисколько не обманывала себя надеждами на исправление мужа, все еще находившегося в отсутствии.
* * *
Однажды утром он явился к ней, стараясь казаться любезным; но один взгляд на его холодные глаза обнаруживал его притворство.
— Милая Розалинда, — сказал он, садясь, — мы еще не поговорили с тобой об обстоятельствах, предшествовавших твоей болезни. Я никогда не поверю, что ты покушалась на мою жизнь потому, что перестала любить меня. И тогда уже ты была под влиянием того возбуждения или бреда, который мог бы перейти в безумие. Ты должна, однако, понять, что при всей искренней моей любви к тебе, я не могу рисковать, чтобы род Рабенау пресекся в лице моем или имел наследника, расположенного к мозговой болезни, называемой безумием либо бесноватостью. Кроме того, брак наш был заключен не по нашему выбору, а явился послушанием воле моего отца, желавшего, из слепой любви к нам, во что бы ни стало нас соединить. Вспомни, что ты отдала мне свою руку в память отца и отчаянно его оплакивала, а я играл тогда довольно глупую для мужа роль. Знай я, что он шел на смерть, я на коленях умолял бы его жениться на тебе.
Розалинда, бледная от негодования, хотела остановить его, но он настойчиво продолжал:
— Ты не любишь меня и хотела оставить меня. Поэтому я решил отправиться с тобою в Рим и получить от Святейшего Отца развод. Так как у нас нет детей, это будет легко, и мы оба будем законным образом свободны. Потому что простое разлучение слишком сильно давало бы мне чувствовать железные цепи нерасторгнутого союза и стесняло бы меня в моих привычках. Я хочу жениться вторично, чтобы оставить наследника моего имени.
На лице Курта отразилась вся грубость его души; голубые глаза его злобно светились, когда он следил за смертельной бледностью, покрывшей лицо выздоравливавшей жены.
Не могу описать, что происходило во мне, невидимом, но вынужденном свидетеле этой низости. Мое астральное тело дрожало от бессильного гнева, и я, кажется, задушил бы его.
Я еще слышал, как Розалинда сказала:
— Едем в Рим и как можно скорее.
Жестокая боль исказила затем ее лицо, и, прижав руки к сердцу, она упала в обморок.
В эту минуту словно молния сверкнула около, и электрический удар парализовал меня.
— Не стыдно ли тебе, как духу, — с упреком сказал мне руководитель, — предаваться безумному гневу, болезненные последствия которого падают на твоего медиума?
Я был точно оглушен и не мог придти в себя.
— Терпение, мой пылкий друг, — продолжал руководитель. — Он может избежать суда человеческого, чваниться безнаказанностью, благодаря своему положению, прикрываться предательством и ложью, но от тебя душа эта не уйдет. Отделившись от тела, она неизбежно предана будет правосудию небесному, строгому и неумолимому, и ты получишь удовлетворение, если, однако, — что уже много раз случалось, — тронутый жалобами этого духа, ты не простишь его и любовь твоя снова не станет для него щитом. Но успокойся, друг, и приди в себя.
Я тотчас успокоился.
Курт нисколько не спешил помочь жене; он взглянул равнодушно на бледную, неподвижную Розалинду и позвал ее служанок.
«Подожди, — подумал я, — придет час, когда ты не уйдешь от меня!»
Я оставался спокойным, чтобы не повредить моему медиуму и удалился размышляя.
