Я не виновата и не позволю вам так оскорблять
меня! — вскричала немка, причем яркий румянец разлился по ее лицу.
Если вы прибавите еще хоть слово, я привлеку
вас к суду, где вы и можете доказать свою невиновность! — возразил Иван
Федорович с таким сердитым взглядом, что бонна .замолчала и побежала укладывать
свои вещи.
Четверть часа спустя она оставила дом
Герувиль.
Однако все усилия не привели ни к чему. Ольга
исчезла бесследно, и, несмотря на все старания, не могли открыть ни малейшего
указания. Борис был еще слишком мал. Он был занят игрой и мог сообщить только,
что его сестра не кричала. Остановились на том предположении, что Ольга утонула
и что тело ее унесли волны, так как в этот день был сильный ветер. Говорили
также, что в окрестностях бродили цыгане, но положительно никто ничего не знал.
Доктор советовал удалить больную из этого
места, полного тягостных воспоминаний, а потому Иван Федорович, после двух
недель бесплодных поисков дочери, уехал с женой обратно в Петербург.
Войдя в дом, где каждая комната и каждая вещь
напоминали ей потерянную дорогую малютку, и увидев ее пустую кроватку, Ксения
упала, точно пораженная громом. Когда через несколько часов молодая женщина
открыла глаза, она никого не узнала: у нее открылось воспаление мозга.
Три недели жизнь Ксении висела на волоске. В
бреду она не переставала звать дочь. То ей казалось, что она ищет ее в глубине
моря, то она бежала за похитителями и никак не могла догнать их. После этого
она впадала в летаргическое состояние, из которого ее трудно было вывести.
Однако сильная и здоровая натура молодой
женщины восторжествовала над болезнью. Но поправлялась она с поразительной
медленностью, и во всем ее существе произошла роковая метаморфоза. В ней исчез
всякий интерес к жизни. Дни ее проходили, в какой-то мрачной апатии; даже
ведение хозяйства сделалось ей в тягость.
Изменилось и ее чувство к Борису. Прежняя
нежность сменилась холодным равнодушием. Она не отталкивала мальчика, когда он
ласкался к ней или робко прижимался головкой к ее коленям, но она никогда не
отвечала на его ласки и не замечала боязливого удивления, светившегося в
невинных глазах ребенка.
Если бы ее дочь умерла, если бы она могла
молиться на ее могиле, она преклонилась бы перед Божьей волей и сказала бы:
«Бог дал, Бог и взял». Но больную душу Ксении приводила в отчаяние и возмущала
жестокая насмешка судьбы, отплатившей ей за ее доброе дело тем, что у нее
отняли ее собственного ребенка и оставили чужого. И этот чужой ребенок
пользуется уходом и комфортом, так как Ольга, может быть, бродит по большой
дороге, голодная, иззябшая... Может быть, она попала в руки нищих, которые
искалечили ее, даже ослепили, как это ей приходилось читать; и при этой мысли
ледяная дрожь пробегала по телу молодой женщины. В такие минуты всякий тон
благосклонности, даже самый ничтожный, по отношению к Борису казался ей кражей
у ее несчастной дочери.
Первое время по выздоровлении Ксении Иван
Федорович пытался утешить жену и развлечь ее светскими удовольствиями, но
молодая женщина была недоступна для всех пустых развлечений. Занятая одной
мыслью, она избегала людей, а у мужа не хватало ни сердца, ни терпения, чтобы
излечить ее силой своей любви. Ивану Федоровичу скоро надоела роль утешителя;
кроме того, это вечное отчаяние жены и ее мрачная и молчаливая апатия
действовали ему на нервы. С легкомысленною беззаботностью, составлявшею
основную черту его характера, Иван Федорович скоро привык к своему несчастью и
мало-помалу забыл про него в потоке дел и развлечений.
«М. г. Ваш супруг, я полагаю, был бы очень
признателен тому, кто сообщил бы ему об этом интересном эпизоде. Ваш сын носит
имя Борис. Его воспитывает настоящий отец с нежностью, делающей ему честь. Но
не думаю, чтобы жена поблагодарила его, если узнает, с какой беззастенчивостью
ее заставляют воспитывать незаконного ребенка мужа. Мои слова доказывают вам,
что мне известны самые интимные подробности вашей тайны и что от меня зависит
воспользоваться ими, как я сочту удобнее. Но я хочу быть великодушной и обещаю
вечное молчание, если вы пришлете мне чек на десять тысяч рублей. Чек должен
быть прислан по почте, до востребования, на имя такой-то (следовало вымышленное
имя). Если через неделю вышеуказанная сумма не будет у меня в руках, я обращусь
к гр. Д. и к К. А. и с документами в руках расскажу им все про вашего сына.
Прибавлю еще, что если вы будете иметь неосторожность показать это письмо
госпоже С. Б. Д. или станете стараться проникнуть в тайну, которой я себя
окружаю, то документы, хранящиеся в верном месте, немедленно же будут переданы
по назначению».
Письмо не было подписано, но чтение его так
сильно взволновало Анну Михайловну, что она лишилась чувств. К счастью для
княгини, только одна старая и верная камеристка была свидетельницей этого
происшествия.
Придя в себя, Анна Михайловна ни минуты не
колебалась, чтобы удовлетворить неизвестную шантажистку, владевшую ее тайной.
Получив таким образом значительную сумму, так
смело выманенную, Юлия Павловна решила немедленно же уехать заграницу. Теперь
она свободно могла веселиться, так как была уверена, что открыла золотой
источник, откуда могла черпать, сколько ей нужно.
Со старыми родственницами она не хотела
ссориться и еще менее была намерена открыть им источник полученной ею суммы.
Поэтому она изобрела письмо, якобы полученное из Берлина от одной богатой
больной подруги, предлагавшей ей сопровождать ее в Париж и Ниццу, причем она
брала на себя все расходы по путешествию и содержанию. Юлия Павловна объявила,
что не может отказать в этой услуге больной подруге. Выманив еще у родственницы
сто пятьдесят рублей, чтобы не быть без копейки, она уехала радостная, как
щегленок.
Для Анны Михайловны вышеприведенный случай
имел очень печальные последствия. Вследствие перенесенного ею страшного
потрясения, у нее пошла горлом кровь, и с этого дня здоровье ее стало
ухудшаться с поразительной быстротой. Вечная болезнь и беспокойство еще более
ухудшали ее положение. Каждое письмо заставляло ее дрожать, она ежеминутно
ждала новых требований денег и в долгие бессонные ночи напрасно ломала себе
голову, стараясь отгадать имя презренной женщины, проникшей в ее тайну.
Ледяное равнодушие мужа и его суровый и
подозрительный взгляд, какой он иногда устремлял, на нее, вызывали в Анне
Михайловне страх, смешанный с гневом, и оскорбляли ее самолюбие. Зато всю
любовь, к какой была способна ее душа, она перенесла на сына и на Ивана Федоровича.
По брачному соглашению с мужем, все ее
состояние, в случае ее смерти переходило к мужу. Из ненависти к князю и из
желания хоть часть своего состояния передать сыну она придумала план, который
тотчас же привела в исполнение.
Под предлогом консультации с докторами, Анна
Михайловна поехала в Париж, где приказала заменить стразами все драгоценные
камни своих парюр, настоящие же камни она продала на пятнадцать тысяч рублей,
каковую сумму и привезла с собой в Петербург.
