Недели три спустя, однажды вечером, когда
молодые люди сидели одни, Ричард Федорович произнес решительное слово, прося
молодую женщину сделаться спутницей его жизни, так как она теперь была
свободна.
Бледная и сильно взволнованная, Ксения подняла
на него глаза.
Ричард! Вы хотите жениться на мне, несчастной,
разбитой душой и телом?
Я вас люблю, Ксения, и силой моей любви излечу
вас! Новым счастьем я заставлю позабыть ваше несчастье.
Нет, Ричард! Я не могу забыть, и для меня не
существует больше счастья. Вы поймете чувство, которое заставляет меня дрожать
при виде каждой нищенки-девочки, просящей милостыню под моим окном. В каждой
такой бедной девочке в грязных отрепьях я с тоской стараюсь разглядеть черты
лица моей дорогой дочери. Иногда пища останавливается у меня в горле или я
просыпаюсь, обливаясь холодным потом, при ужасной мысли, что, может быть, в эту
самую минуту моя бедная Ольга умирает от голода, блуждает, лишенная крова,
вымаливая корку хлеба, что она беззащитна, отдана во власть чужих людей. Может
быть, она умирает где-нибудь в яме, и при ней нет никого, кто бы облегчил ее
агонию. Нет, нет, Ричард! Вы такой добрый и великодушный, вам нужна другая
хорошая жена, а не такая несчастная, как я, в измученном сердце которой
осталось место только для горьких воспоминаний.
Вы меня больше не любите, Ксения? — тихо
сказал Ричард Федорович.
О, нет! Я вас люблю, Ричард. Все, что еще живо
в моем сердце, принадлежит вам. Но именно потому, что я люблю вас, я хочу
видеть вас счастливым, хочу, чтоб ваша жена наполнила ваш дом светом и
радостью, а не мраком и неизлечимой печалью.
Ричард крепко пожал маленькую похолодевшую
ручку, а потом поднес ее к своим губам.
Одна только вы, Ксения, можете наполнить
счастьем мое сердце и мой дом! Ваш ответ я не хочу считать за решительный. Я
понимаю ваши чувства и вашу законную грусть и, в свою очередь, постараюсь
узнать что-нибудь о судьбе вашего ребенка.
Это будет напрасно. Все мы искали, и даже Иван
в то время ничего не жалел на поиски, — подавленным тоном заметила Ксения
Александровна.
Я ничего не обещаю, но, может быть, Господь
поможет мне, я верю в Его милосердие и в его помощь, видимое и чудесное
проявление которой я видел во время моих путешествий и опасных приключений. А
теперь прощайте, дорогая Ксения! Завтра же я еду в Гапсаль.
Да поможет вам Господь в вашем великодушном
предприятии, мой дорогой и великодушный друг! День и ночь я буду молиться за
вас. О! Если бы я только знала, что она умерла, я преклонилась бы пред волей
Всевышнего, если бы я знала, что мой дорогой ангел вернулся на небо, я
постаралась бы начать новую жизнь, но при моем настоящем состоянии было бы
грешно связать ваше будущее с моим разбитым существованием.
Ричард Федорович с присущими ему энергией и
решительностью быстро составил план и, наскоро устроив свои дела в Петербурге,
уехал в Гапсаль, не повидавшись с братом.
Сердце молодого человека было полно глубокой
жалостью к бедной матери, пораженной таким несчастьем. Слова Ксении невольно
напомнили ему один эпизод его детства. Возвращаясь как-то в дом отца, он привез
с собой маленькую собачку, которую очень любил. Несколько месяцев спустя собака
исчезла каким-то непонятным образом. Он вспоминал с каким отчаянием в течение
недели он искал собачку, забывая сон и пищу, мучимый только мыслью, что его
маленький четвероногий друг сделался жертвой несчастного случая или умирает
голодной смертью. Сколько месяцев нужно было, чтобы улеглось горькое чувство, вызванное
этим случаем!
Первые поиски Ричарда Федоровича не привели ни
к какому результату. Хотя со времени рокового случая прошло всего только пять
лет, в Гапсале произошло много перемен. Агент, руководивший розысками, умер,
другие полицейские чины были переведены или вышли в отставку. Никто,
положительно, не знал, куда делась немка-бонна.
Однако Ричард Федорович не падал духом и
настойчиво и энергично продолжал искать какую-нибудь руководящую нить. Как это
часто бывает, простой случай помог ему в его поисках.
Однажды вечером слуга гостиницы,
прислуживавший ему и слышавший его разговор с привратником виллы, где жила
Ксения, спросил его, не желает ли он расспросить одного бывшего городового,
который в то время часто находился на дежурстве близ берега, а в настоящее
время живет в отдаленном предместье.
Ричард был уверен, что этого человека уже
допрашивали в то время, но решил не пренебрегать никаким указанием, записал его
адрес и на следующее же утро отправился к нему.
Это -был эстонец средних лет, с честным и
добрым лицом, занимавшийся мирным ремеслом садовника.
Когда Ричард Федорович высказал ему. свое
желание, эстонец долго думал, а потом сказал:
Да, я слышал про это дело, и даже у меня
составился свой взгляд относительно воровки...
Как? У вас есть подозрения, кто похитил
ребенка? Но почему же вы ничего не заявили об этом в полиции? — вскричал,
вспыхнув, Ричард.
На это, мой хороший господин, есть много
причин, — флегматично ответил эстонец. — Если же вас так интересует это дело,
то я скажу вам все, что знаю и предполагаю.
Поверьте, я сумею отблагодарить вас за услугу,
— сказал Ричард Федорович, кладя на стол сторублевую бумажку. — Только
постарайтесь припомнить малейшие подробности.
Эстонец с радостным видом спрятал деньги.
Вот в чем дело, — сказал он. — Я предполагаю,
что немка-бонна причастна к этому делу и что ей известна похитительница
ребенка, так как она имела сношения с особой, которую я подозреваю. Видите ли,
рядом с дачей, где жила бедная дама с пропавшей девочкой, стоит большая
прекрасная вилла, которую в то время нанимал для своей содержанки один старый,
богатый купец из Петербурга. У содержанки этой, госпожи Видеман, был племянник,
кажется, студент, который и находился в связи с бонной. Когда барыня с детьми
ложилась спать, бонна тайком пробиралась к соседям, где и оставалась часто до
часу ночи. Все это я узнал от судомойки, подруги моей жены, которая не раз
замечала эти ночные прогулки. Я сам не раз видел, что, когда барыня не
приходила на берег, бонна Розалия гуляла со студентом и перешептывалась с ним,
не обращая никакого внимания на детей, игравших на песке. Все это я видел
потому, что в то время я часто стоял на посту близ берега. Когда случилось
несчастье, я лежал в тифе в госпитале; когда же я выписался, то прошло уже
несколько недель, как семейство украденного ребенка уехало из Гапсаля, и про
этот печальный случай стали забывать. Кроме того, голова моя была занята совсем
другим. Умер мой дядя, завешав мне домик и сад, который вы видите, я вышел в
отставку, занялся хлопотами о наследстве, так что совершенно забыл про эту
историю. Только месяц спустя, мне напомнила о ней жена. Как-то она отправилась
за покупками с нашей восьмилетней дочерью и,
вернувшись, сказала мне: «Знаешь ли, ведь
девочку, которую искали летом, должно быть похитила госпожа Видеман!» Видя мое
удивление, жена прибавила, что наша дочка, увидев в витрине красивую куклу,
сказала ей: «Посмотри, мама! Точно такая же кукла была у девочки, которую
увезла в карете дама с большой виллы». На мои расспросы девочка ответила, что
она встретила госпожу Видеман, шедшую с берега с пропавшей девочкой, на руках у
которой была прекрасная кукла, а потом обе они сели в карету. Я тогда же хотел
сообщить об этом куда следует, но у меня было очень много дел. Да, по правде сказать,
все это казалось мне неправдоподобным. Если девочка ошибалась, то я мог иметь
большие неприятности, — закончил садовник.
