Ольга тоже очень изменилась. Она выросла, но
нежный румянец ее сменился болезненной бледностью. Рука ее, лежавшая на белом
платье, была так тонка и прозрачна, что, казалось, сквозь ее можно было видеть.
Сначала Ольга, по-видимому, оправилась от
тяжелой болезни и даже нашла душевный покой в окружавшей ее атмосфере любви и
нежности. Она боготворила мать и Ричарда Федоровича, которого называла отцом.
Леон и Лили были ее радостью. Когда она играла с ними, к ней возвращались ее
прежняя веселость и смех. Борис сделался ее самым верным товарищем. А между
тем, это нравственное и физическое здоровье молодой девушки было только
кажущимся. Через год сделалось ясно, что в глубине ее души остался червь,
подтачивавший ее. Ни жизнь в Крыму, ни две зимы, проведенные в Италии не могли
остановить медленного, но беспрестанного угасания молодого организма, жизненный
сок которого, казалось, иссяк.
На боязливые вопросы матери Ольга неизменно
отвечала, что у нее ничего не болит и что она чувствует себя хорошо. Доктора
тоже не находили в ней никакой болезни. А между тем, Ольга все худела и
становилась прозрачнее. Глаза ее необыкновенно увеличились и начали принимать
зловещий лихорадочный блеск. Было ясно, что если не произойдет какая-нибудь
неожиданная реакция, то это постоянное угасание жизненных сил должно неизбежно
привести к роковому концу.
За исключением родных, Ольга никого не хотела
видеть. Никакие убеждения не могли заставить ее решиться съездить в театр или
показаться в свете. Она совершенно перестала петь и не дотрагивалась до
пианино. Зато она с жаром занялась живописью под руководством Ричарда
Федоровича, который прекрасно рисовал.
И Ксения Александровна, и Ричард Федорович
избегали называть при Ольге Ивана Федоровича, но с интересом и удивлением
следили за странным переворотом, происшедшим в его душе. Их как громом
поразило, когда вернувшись из Неаполя, они узнали, что Иван Федорович хочет
поступить в монастырь на Афонской горе, подворье которого находилось в
Петербурге.
Ричард Федорович поехал к брату с целью
отговорить его от такого решения, которое считал поспешным, неосторожным и
слишком тяжелым для него, но Иван Федорович был непоколебим и после двухлетнего
послушания произнес монашеский обет.
Когда его друга, отца Алексея, отозвали из
Петербурга, Иван Федорович, сделавшийся отцом Иринеем, решил сопровождать его
на Афон. Прежде чем сесть в Одессе на пароход, он выразил желание съездить в
Ялту, чтобы проститься с родными.
Этих-то двух путников и ждали к завтраку с
вполне понятным волнением.
Одолжи мне на минуту бинокль, папа, —
неожиданно сказала Ольга.
Охотно, дитя мое! Только еще ничего не видно,
— ответил Ричард Федорович.
Молодая девушка взяла бинокль и облокотилась
на балюстраду, но через несколько минут быстро опустила руку. Лицо ее то
бледнело, то краснело, когда она произнесла нерешительным голосом:
Они едут! Через пять минут ландо будет здесь.
Позвольте мне, мама, уйти в свою комнату. Я не могу завтракать с вами, так как
не в силах справиться со своими нервами.
Не говоря ни слова, Ксения Александровна
встала и, взяв дочь под руку, увела в ее комнату.
Молись, дорогая моя, и Бог дарует мир твоей
душе, — сказала она, целуя Ольгу. — Но если он пожелает видеть тебя и
проститься с тобой, неужели ты откажешь ему?
Нет, нет, конечно я с ним прощусь; ты после
позови меня.
Когда Ксения Александровна вернулась назад,
оба монаха в сопровождении Ричарда Федоровича поднимались по ступенькам
террасы.
С присущим ему изяществом, которого не могла
отнять у него даже ряса, Иван Федорович подошел к Ксении и крепко пожал ей
руку; потом он поцеловал Бориса и детей. С минуту взгляд его блуждал по
террасе, точно он искал кого-то; однако он не задал ни одного вопроса и молча
сел за стол. Завязался разговор, но в нем принимали участие только Ричард
Федорович и отец Алексей, Иван Федорович был задумчив и имел сосредоточенный
вид; Ксения же смотрела на него, с любопытством изучая происшедшую в нем
глубокую перемену.
По настоянию брата, он выпил стакан чаю с
медом и съел немного винограда, но отказался от всех остальных блюд. По
окончании завтрака, он обратился к Ксении Александровне и спросил ее глухим
голосом:
Где Ольга? Я хотел бы видеть ее и проститься с
ней.
Пойдемте! Я провожу вас к ней. Сегодня она
очень была взволнованна. И, вообще, здоровье ее очень меня беспокоит, — со
вздохом ответила Ксения Александровна.
Иван Федорович опустил голову и последовал за
ней. Затем, по молчаливому приглашению своей проводницы, он вошел в комнату,
где Ольга продолжала молиться перед образом Пресвятой Девы Марии.
При шуме открывшейся двери Ольга быстро
обернулась и замерла на месте с нервно сложенными руками. Со времени рокового
открытия, отец и дочь виделись в первый раз.
Оба слишком понадеялись на свои силы. С минуту
монах с настоящим ужасом смотрел на бледное, исхудавшее личико Ольги и на ее
прозрачную и дрожащую фигуру. Потом он тяжело опустился в кресло, стоявшее у
двери.
С минуту еще Ольга стояла неподвижно, не сводя
с него глаз; но услышав его тяжелое, прерывистое дыхание и видя, как дрожит его
рука, которой он провел по лбу, молодая девушка быстро бросилась к нему и, упав
на колени, прижалась лицом к его монашеской рясе.
Иван Федорович поднял было руку, чтобы
положить ее ей на голову, но рука его тотчас же опустилась. Он не смел
прикоснуться к этому ребенку, которого не спас его отцовский инстинкт и
которого он обольстил в ночь оргии и бури, не вняв грозному голосу Господа.
Прости меня! — вскричал он глухим голосом.
Ольга схватила его руку и прижала ее к своим
губам.
Уже давно я простила тебя и от всей души
молюсь, чтобы Господь даровал мир твоей душе и силы достойно вынести тяжелое
искупление, которое ты добровольно наложил на себя.
Взволнованный, дрожа всем телом, Иван
Федорович привлек к себе молодую девушку и поцеловал ее в лоб.
Будь благословенна, бедное дитя мое! Думай обо
мне без гнева. Сегодня я прощаюсь с тобой на всю жизнь!
Когда Ольга конвульсивно разрыдалась, он
прибавил, с трудом владея собой:
Не плачь, дорогая моя! Не делай мне этот час
еще тяжелее! Если моя последняя просьба имеет для тебя какую-нибудь цену,
старайся жить и быть счастливой, чтобы меня не терзало ужасное угрызение
совести, что я окончательно погубил тебя.
Не мучай себя такими мыслями! Я буду жить и
буду счастлива, — с внезапной энергией сказала Ольга.
Увлекаемый волнением и признательностью, он
вторично прижал молодую девушку к своей груди. Потом быстро оттолкнул ее и
вышел из комнаты.
Прощание с другими было коротко. Иван
Федорович нервно, без слов, обнял брата и поцеловал Бориса и детей. Только
пожимая руку Ксений, он пробормотал:
