— Сам обуюсь, — я попытался оказать сопротивление.
Муся подняла огорченное лицо.
— Не угодила вам? Нерасторопная я!
— Нет, нет, все чудесно, просто…
Но повеселевшая Муся не дала мне вымолвить и словечка.
— Накидывайте пальтишечко, — засуетилась
она, — ща щеточкой по плечикам пройду. Дайте пуговички застегну, теперь
шапочку.
— Я ее не ношу!
— Как же! — всплеснула руками Муся. — Февраль
метет! Эдак менингит заработать можно!
— Я езжу в машине, понимаете? Внутри работает печка.
— Так до колес еще дойти надо, — не дрогнула Муся
и водрузила на мою макушку жуткую ушанку из норки, подаренную мне на Новый год
Аллой Резниковой.
Я рванулся к двери, но был остановлен железной рукой Муси.
— А шарфик?
— Он мне не нужен!
— Нельзя без шарфика, — покачала она
головой, — зима стоит, еще перчатки прихватите. Счастливой дороги, будьте
аккуратны, храни вас Господь в пути!
Вспотевший в слишком теплой одежде, я был доведен ею до
лифта. Когда двери начали закрываться, Муся озабоченно воскликнула:
— Иван Павлович, я вам во все кармашки по чистому
носовому платочку пихнула, а то у вас только один был, несвежий уже.
Не приученный к такой заботе, я вышел на улицу и сделал то,
чего не совершал с самого детства. Стащил с головы шапку, с шеи шарф, а с рук
перчатки. Я с трудом переношу жару, предпочту лучше замерзнуть, чем вспотеть.
Когда няня заматывала у меня на шее шарф и отправляла в школу, я, завернув за
угол родного дома, мигом избавлялся от него. Впрочем, вот уже много лет никого
не волнует, обул ли Иван Павлович теплые ботинки.
Ветер растрепал мои волосы. Я пошел к гаражу и по дороге
столкнулся с Валерой, который, насвистывая, оглядывал свой «Лендкрузер».
— Ничего не замечаешь? — спросил меня сосед.
— Вроде нет, а что случилось?
— Кошки, заразы, облюбовали машину, всю уделали
снаружи, — скривился Валера, — что их сюда притянуло! Утром рано
спихнул кошаков, лег спать, а они, дряни, снова тут как тут. Вышел во двор,
мама родная! На крыше, на капоте, повсюду расселись и орут, как земснаряд. В чем
дело? Ума не приложу!
И он начал расхаживать вокруг машины, недоуменно покачивая
головой. Я спустился в гараж, на мой взгляд, ничего странного в этой ситуации
нет. Кошки хитрые создания, им просто не хочется сидеть на ледяной земле, вот и
избрали «Лендкрузер» в качестве дивана.
До деревенской больницы я добрался относительно быстро, хотя
ехал на «Мерседесе» Норы медленней, чем на джипе Валеры. Коридор морга вновь
оказался пуст. Я толкнул знакомую дверь и приготовился увидеть новую компанию,
весело проводящую служебное время. Но за столом сидела лишь одна старуха в
довольно чистом халате, трезвая и очень неприветливая.
— Вы баба Сима? — заулыбался я.
— Ну…
— Здравствуйте.
— Чаво надоть?
— Видите ли…
— Говори живей!
— Тут вчера одежда лежала… белая юбочка, кофточка, один
сапог…
— Твоя, что ль?
— Нет, нет, но…
— А коли не твоя, так о чем толковать?
— О том и речь, — воскликнул я, — подскажите
мне, кому она принадлежит.
— Одежа?
— Да.
— Чья?
— Та, что лежала в чулане.
— Тама нет ничего.
— Правильно, но вчера была.
— Вчера же не я работала.
— Знаю, но юбка с кофтой появились в ваше прежнее
дежурство!
— Не помню!
Чтобы освежить бабкину память, я выудил портмоне. Помяв в
руках сторублевку, санитарка сменила гнев на милость.
— Ничем тебе не помогу. Не знаю, с кого одежонка. Ушла
я корпус мыть, вернулась — она лежит. Я ее не тронула. Это Зинкин доход.
— Что? — не понял я.
Баба Сима засмеялась:
— Со мной в одну смену Зинка работает, санитарка, она с
одежды живет.
— Каким образом?
— Ну отдадут ей родственники с покойника шмотки, она их
выстирает, отгладит и на рынке продаст, если вид имеют, а если рваные совсем,
порченые, тогда за копейки отдаст.
— Неужели люди покупают неизвестно кем ношенные
тряпки? — изумился я. — Ни за что бы не польстился на такие.
Баба Сима ощупала меня с головы до ног блеклыми глазками.
— Еще как берут! В деревнях многодетных полно!
Спиногрызов нечего в хорошее одевать, вмиг уделают. Вот свадьбу сыграют, и
пусть сами об одеже думают. Ступай к Зинке, она одна шмотками занимается, я
брезговаю.
Не успел я раскрыть рот, как бабка заколотила по батарее
палкой.
— Ща Зинка придет, — пообещала она.
И действительно, не прошло пары минут, как в комнату боком
вошла женщина неопределенного возраста. Серые сальные волосы, бледное лицо,
сизые губы, нос картошкой, бровей практически нет, глаза непонятного оттенка,
похожие на потухшие, пыльные фонарики. Зина была болезненно худой, длинный
халат болтался на ней, как мешок на лыжной палке.
— Звали? — робко обратилась она к старухе.
— С энтим потолкуй, — велела баба Сима, —
только сначала денежку с него возьми. Пока не заплатит, не болтай.
Проинструктировав Зину, баба Сима подхватила эмалированное
ведро и ушла. Мы остались вдвоем. Я открыл кошелек, добыл очередные сто рублей
и сунул их в узкую ладошку санитарки.
— Вам покойника причесать? — тихо осведомилась
Зина. — Я могу и накрасить, только вашим гримом, своего не имею.
— Зина, — строго спросил я, — вы торгуете
одеждой умерших людей?
Санитарка опустилась на стул.
— Ничего плохое я не делаю, беру лишь то, что люди
дают. Я не воровка. Им не нужно, а мне в самый раз, зарплата же копеечная.
— Я совершенно не осуждаю вас, — улыбнулся
я, — каждый хочет выжить. Вы мне скажите, тут в чуланчике валялась одежонка:
белая юбочка, кофточка, сапог… Это чье?
Зина пожала плечами:
— Не знаю.
