— Думаю, ей Олеся сфабриковала.
— Это кто?
— Соседка наша, из пятнадцатой квартиры, она в загсе
работает, секретаршей. Она Ире бланк и достала.
— Но его же надо заполнить, поставить подпись, печать…
Вера хмуро улыбнулась:
— У Иры талант один есть, она может менять свой почерк
или скопировать чужой, да так виртуозно, что человек только диву дается. Вроде
не писал такого никогда, а текст перед глазами! А печать… Так она у Олеси в
столе лежит. Точно Олеся все сделала, теперь она иногда сталкивается со мной во
дворе, глаза в пол упрет и бормочет: «Здрассти, тетя Вера, доброго здоровьичка
вам!» Стыдно ей, что меня живую в мертвую превратила!
— Ира к вам не приходит?
— Нет.
— И не звонит?
— Нет, — тихо ответила Вера, — да и не надо.
Пусть у нее все сложится хорошо. Дай бог ей мужа богатого, жизнь в достатке,
счастливую. А я докукую как-нибудь. Да и нормально я живу. Мне бы только работу
на дому найти, и тогда вообще все будет прекрасно.
Я сел в машину и стукнул ладонью по рулю. Нет, какая дрянь
эта девчонка! Ладно, предположим, ей до одури хотелось обеспеченной жизни,
шмоток, драгоценностей, вот она и «похоронила» маму. Но ведь потом, получив
все, чего добивалась, могла бы прислать Вере продуктов! Ну откуда берутся
подобные чудовища? Наука педагогика страшно заблуждается, полагая, что человека
можно воспитать. Нет уж, что росло, то и выросло! Генетика — страшная вещь!
Пестуешь дитятко, водишь его на занятия английским, в бассейн, нанимаешь
репетиторов, прививаешь ему манеры, и в результате сыночек начинает глушить
водку бутылками. Промучившись пару лет, без конца задавая себе вопрос: ну в
кого он такой уродился, вы вдруг сообразите, что у вашего отца был двоюродный
брат алкоголик, асоциальная личность и самый отвратительный маргинал.
Непостижимым образом вашему сыну передался его набор генов.
На переднем сиденье запрыгал мобильный. Я поднес трубку к
уху.
— Вава! — заверещала маменька. — Это
безобразие! Ты забыл про мой отъезд.
— Вовсе нет, — попытался оправдаться я, — уже
качу к тебе.
— Ты давно должен быть у меня.
— Но поезд только…
— Безобразие!
— Мы приедем на вокзал за два часа!
— Глупости! Никто не относится к своей матери так
по-хамски, как ты! Никакого внимания, — тарахтела Николетта без остановки.
Я молча рулил по улицам, мысленно благодаря человека,
который изобрел «Хэндс-фри», по крайней мере обе мои руки сейчас вертят
баранку.
Под неумолкаемую телефонную ругань маменьки я добрался до ее
дома и позвонил в дверь.
— Отвратительно, — неслось из наушника. — Я
стою, совершенно готовая, а он неизвестно где шляется…
Створка распахнулась, Нюша горестно покачала головой.
— Беги скорей к ней в комнату, она злится жутко, аж
посинела!
— Безалаберность вкупе с безответственностью… —
неслось из трубки.
Я осторожно приоткрыл дверь и увидел дивную картину.
Маменька лежит на огромной кровати, около нее стоит коробочка конфет. Николетта
со страстью отчитывает сына, изредка делая перерыв, чтобы сунуть в рот
очередную шоколадку.
— Ты больше не худеешь? — поинтересовался я, входя
в комнату.
Маменька взвизгнула, вскочила на ноги, потом обрушилась на
постель и простонала:
— Что за идиотские шутки? Подкрасться и заорать!
— Извини, если тебя напугал.
— Ты меня чуть не убил! Сколько времени можно ехать?
— Но до отхода поезда еще далеко.
— Ничего слышать не хочу! — заорала
Николетта. — Бери багаж, и пошли.
Я оглядел пять чемоданов, две сумки, портплед и изумился:
— Ты решила взять с собой весь гардероб?
— Не пори чушь! Здесь только самое необходимое, сущая
ерунда.
— В пяти чемоданах?
— Хватит, — топнула ножкой Николетта, — там
два вечерних платья, к ним соответствующая обувь и сумочки, несколько брюк,
свитера, белье…
— Но то, что ты перечислила, легко влезет в одну
сумку, — недоумевал я, пытаясь оторвать от пола тяжелые баулы.
— Там еще разные мелочи!
— Какие?
— Вава! Ты зануда! Такие маленькие пустячки, без
которых женщина просто не может существовать.
— Ну, например, — пропыхтел я, таща огромный
светло-коричневый кожаный саквояж с раздутыми боками, — вот в этом что
лежит? Ты решила прихватить с собой тридцатидвухкилограммовую гирю, чтобы
заняться силовой гимнастикой?
— Фу! — в гневе воскликнула маменька. — Здесь
подушка!
— В гостинице их полно!
— Я могу спать только на своей! Еще там утюг!
Я выволок чемоданище в коридор.
— В отеле найдутся приспособления для глажки.
— Нет! Они будут плохими! Еще там пара любимых книжек,
косметика, парфюмерия, кофеварка.
— Кофеварка?!
— Вава! Кофе для меня — это все! А нигде его не делают
хорошо. Потом альбом с фотографиями. Ах, там есть уникальные снимки,
раритетные. Ну, ты же знаешь, какие люди бывали у нас дома! Элита! Писатели,
актеры, ученые… Я в Карловых Варах с кем-нибудь познакомлюсь и буду
демонстрировать альбомчик. Затем еще обувь: тапочки, четыре пары туфель, три —
сапог, резиновые шлепки, ботиночки на меху, кроссовки, вьетнамки, босоножки…
— Сейчас февраль, — напомнил я, подтаскивая к
кожаному монстру его близнецов.
— И что? — осеклась Николетта. — В босоножках
я буду по отелю ходить. Дай припомнить, что я еще туда запихнула? Ах да, пять
полотенец!
— Неужели полагаешь, что в номере их не окажется?
— Я привыкла к своим и не собираюсь пользоваться всякой
дрянью! Постельное белье…
— Но…
— Никаких «но»! Я сплю только на шелке! От остального у
меня аллергия! Вот и пришлось взять шесть комплектов.
— Сколько? — подскочил я.
