Ещё на днях околоточный надзиратель, хороший и ревностный служака, на которого можно было положиться, был зверски убит бомбой, оторвавшей ему обе ноги и опасно ранившей ехавшую с ним в церковь его дочь, девочку лет двенадцати. Убийца был схвачен прохожими, после упорного сопротивления, которое некоторым стоило жизни, а всю улицу усеяло ранеными. Самое возмутительное было то, что преступник в ночь после ареста бежал, а подробности бегства не оставляли и тени сомнения, что полиция, а может быть и её глава, полицеймейстер, были в сговоре. Негодяй, понятно, остался неразысканным. Вот об этом и других, не менее знаменательных происшествиях думал князь, и всё кипело в нём, всё возмущалось от гнева и отвращения. Чувствуя, как бы невольно, тяжёлое настроение отца, Нина взяла его руку и молча поднесла к губам, а тронутый дочерней лаской князь прижал её к себе. Когда князь с дочерью вернулись домой, обед был уже давно подан, и Зинаида Моисеевна с беспокойством дожидалась их.
– Боже мой, Жорж, что такое случилось у Льва Менделевича, раз вы все полетели к нему? Из глупой болтовни Прокофия и Василисы я ровно ничего не поняла, – спросила княгиня за жарким, не будучи в силах сдержать своё любопытство.
Пасмурное лицо князя вдруг побагровело. Кипевшее в нём бешенство, ненависть и презрение прорвались вдруг, пересилив обычную сдержанность и хладнокровие.
– Случилось то, что пархатый еврей осмелился бить свою жену. Он забыл, этот… мерзавец, с кем имеет дело.
Княгиня побледнела, почувствовав ненависть, звучавшую в голосе мужа, и презрение, дышавшее во взгляде. Кроме того, он говорил по–русски и при людях, из которых один был Прокофий, а это уже и для неё было оскорбительно.
– Я ничего не понимаю из твоей ругани, – дрожавшими от злости губами сказала она, – но догадываюсь, что у молодой четы вышло какое–нибудь маленькое недоразумение, которое постарались раздуть в большой скандал. Лев Менделевич – слишком благовоспитанный, интеллигентный человек, чтобы позволить себе какую–нибудь грубость.
Князь разразился громким смехом.
– Лейзер благовоспитанный, интеллигентный человек?! Ха, ха, ха! Желал бы я знать, где это он воспитывался и учился хорошим манерам? Ты, должно быть, смеешься, говоря такие глупости! – По правде сказать, эта полоумная Лили за чем шла, то и нашла. Когда благородная, порядочная девушка унижается до того, что выходит замуж за такого хулигана, так он может хлестать её по щекам каждый день, это вполне заслуженно.
– Я попрошу тебя умерить твои выражения в моём присутствии. Твои нападки слишком откровенны, – глухо проговорила Зинаида Моисеевна, и лицо её покрылось красными пятнами.
– Посоветуй лучше своим сородичам умерить свою наглость и вести себя осторожнее. У народного долготерпения есть тоже свой предел!
Князь бросил салфетку, оттолкнул стул и ушёл из столовой, не кончив обеда.
Дамы тоже встали, и Зинаида Моисеевна, схватив падчерицу за руку, увлекла её в будуар.
– Ради Бога, Ninon, объясните мне, что случилась. С Жоржем говорить нельзя.
– Советую вам, Зинаида Моисеевна, поехать убедиться собственными глазами, как Лейзер обращается со своей женой. Может быть, он всё ещё пирует со своими приятелями, столь же «интеллигентными» и «благовоспитанными». Для меня же сегодняшнее посещение господина Итцельзона было чрезвычайно поучительно. Я имела случай полюбоваться им в очаровательном неглиже. Ох, в жизни я ничего подобного не видела. Рваные туфли, свисшие носки и засаленный лапсердак, а под ним… Фу, какая мерзость!.. Во всяком случае, полезно знать, каковы достойные сыны Израилевы в домашнем быту, когда они снимут фрак, белый галстук и личину «порядочного» светского человека. Я сейчас представляла себе, как должен быть обворожителен в таком «семейном» костюме ваш прекрасный, неотразимый Енох Данилович.
Она громко расхохоталась и убежала из комнаты.
Озадаченная и взбешенная Зинаида Моисеевна задумалась. Она начинала понимать, что случилось, должно быть, действительно что–то необычайное. Но раздумье длилось недолго и, приказав подать экипаж, она поехала прямо к Еноху, которого вызвала в швейцарскую запиской, говоря, что должна ему сообщить очень важное известие.
Банкир был дома и тотчас же спустился. Кузина сообщила ему о случившемся происшествии в словах Нины.
– Я очень боюсь, что этот болван вёл себя как настоящий грязный жид и вызвал скандал, затушить который будет нелегко. А самое худшее – он страшно повредил тебе во мнении Нины, – с негодованием закончила княжна.
Аронштейн покраснел, услышав насмешки Нины на его счёт, и его чёрные глаза мрачно сверкнули.
– Каналья! Ну, уж поплатится Лейзер за свои безобразия, – проворчал он. – Подожди меня, Зина. Я только возьму шляпу, и мы вместе поедем к Итцельзонам. Надо дознаться, что там именно произошло.
По приезде, Зинаида Моисеевна прошла прямо в спальню, слабо освещенную ночником, и нежно склонилась над больной, но та не узнала её. Горя, как уголь, Лили беспокойно металась по постели и бессвязные, вылетавшие у неё слова относились, очевидно, к пережитой, непристойной сцене с мужем. Перевязанные голова и рука и пестревшие на лице следы ударов красноречиво свидетельствовали о жестокости Лейзера и пробудили злость в душе княгини. Она с участием расспросила сестру милосердия, обещала помочь ходить за больной, а затем перешла в кухню, где Роха и Фрейда в страхе и тревоге перешёптывались.
Княгиня учинила им тотчас строжайший допрос.
– Вы слыхали, что Лейзер колотил жену? У вас тут в кухне торчит гоя, которая могла разнести сплетни по всему городу и, вероятно, донесла обо всём в дом князя, а вы сидите, уши развесив, вместо того, чтобы разнять их и прекратить эту мерзость?! Ведь вам, кажется, платят за то, чтобы вы мне доносили, как Лейзер относится к жене, и не позволяет ли себе в отношении её какой–нибудь грубой выходки? А тут чёрт знает, что случилось, а вы меня даже не уведомили!
Бац, бац! – Несколько крепких оплеух сбили парик с головы Рохи и разукрасили багровым румянцем щеки Фрейды. Но ни та, ни другая не издали ни звука и давали себя бить, покорно понурив головы.
Взбешенная Зинаида Моисеевна перешла затем в кабинет Лейзера, где был и Енох.
Произошло, очевидно, бурное объяснение. Аронштейн стоял мертвенно–бледный, его трясло, и зубы у него стучали, как в лихорадке. Лицо Лейзера пылало, волосы были всклокочены, и он с убитым, приниженным видом стоял, как подчинённый, перед богатым и властным соплеменником.
Выслушав рассказ Зинаиды Моисеевны, Енох упал в кресло, пораженный; но это состояние оцепенения быстро миновало. Дрожа от злости, он снова бросился на Лейзера, грозя ему кулаками.
– Подлая свинья! Как посмел ты не только сам бить свою жену, а ещё допустил посторонних колотить её ногами? Разве ты не получил точного приказа всегда держаться с ней, как в гостях: быть прилично одетым, нежным, предупредительным, чтобы твоя жена потом всюду пела тебе гимны и считала себя счастливейшей женщиной? А ты, поросёнок, вместо этого, бегаешь немытый, лохматый, в падающих кальсонах, рваных туфлях, засаленном лапсердаке, и от тебя за версту разит чесноком. Смотреть на тебя противно. Но погоди! Раввин разберет твои проделки и уж пропишет тебе ижицу. Ты сейчас же поедешь со мной к нему.
