– Против заслуженного наказания я не имею права протестовать. Да, наконец, и что мне за дело? Ведь ты же знаешь, что по святому закону Шулхан–аруха этот человек – ничто для меня и брак наш незаконен, а я останусь всё–таки княгиней, вдовой губернатора, интересной жертвой «гнусного» преступления и… буду свободной от хлопот, обид и стеснений. Я–то уж не помешаю действиям комитета.
– Ну, а как идёт дело пропаганды в войсках?
– Туго, но подвигается. Арсений артачится, но я держу его в железных тисках, и он покорится, потому что боится отца, как школьник.
– Значит, всё идёт как по маслу. Ну, а теперь мне время ехать к Апельзафту.
– Поезжай. Мне тоже надо быть дома. Жорж возвращается с поездом в одиннадцать часов, и я должна его встретить, а кстати расстроить приятную беседу милейшей Нины с её избранником.
Она расхохоталась и встала.
Дом раввина, рабби Иешуа Апельзафта, стоял подле синагоги. Здание было средней величины; нижний этаж отдавался под магазин и контору, а в прочих жил сам хозяин.
В большой комнате, окна которой выходили во двор и были тщательно завешаны толстыми занавесями, чтобы не пропустить луча света, собралось человек с двадцать.
Когда приехал Енох, его встретили почтительно, но довольно сдержанно. По–видимому, только его и ждали, так как вслед за ним двери двух соседних комнат были заперты на ключ, и собравшиеся расселись вокруг большого стола.
Председательствовал сам рабби Иешуа.
– Сыны Израиля! – начал он. – Наше сегодняшнее собрание имеет особую важность, так как мы должны обсудить, как нам наилучшим образом использовать событие, которое даёт нам в руки действительную власть и притом открыто, а не тайком, что было до сих пор. При посредстве праведного еврея, Еноха Аронштейна, здесь присутствующего, я получил по телеграфу из Петербурга проект Высочайшего указа, который будет ещё опубликован 17 октября, т.е. через четыре дня. Граф, всем вам известный наш могущественный покровитель, поддержанный благочестивой и добродетельной дочерью Израиля, второй Эсфирью, разделяющей труды его, добился, наконец, конституции. Нам следует только позаботиться, чтобы члены будущего парламента, под названием Думы, были нашими покорными слугами.
Молодой рыжий еврей со скуластым зверским лицом вскочил и стукнул по столу кулаком.
– Это хорошо, но недостаточно для нас, – крикнул он. – Наша конечная цель, что справедливо указал и Бабель, это – демократическая республика, как форма правления; в сфере экономической – коммунизм; в сфере религиозной – атеизм и полное упразднение всякой религии, потому что все остальные культы, исключая наш, разумеется, – сплошное идолопоклонство. Я предлагаю поэтому не тратить денег и сил на подкуп выборщиков, а разом подать пример, провозгласив здесь республику. Мы не будем одни. Одесса поступит так же, воспользовавшись для этого произведёнными манифестом беспорядками, и один из наших, Пергамент, уже намечен быть первым президентом; да и во многих городах объявлена будет республика, потому что пример заразителен. Самодержавие вполне дискредитировано, армия и флот разлагаются, рабочая массы охвачены революционным духом и готовы на всё, а правительственная власть – ничтожна. Словом, настаёт такой благоприятный момент, чтобы нанести решительный удар ненавистному цезаризму: Вот почему я предлагаю обсудить средства к провозглашению республики, установить срок и теперь же избрать членов нового правительства, а наш председатель потрудится указать нам, где находится вооружение. За отряды, состоящие под моим начальством, я отвечаю.
Рабби Иешуа сидел задумчиво, облокотясь на стол, и затем медленно сказал:
– Ты прав, Яффе, момент – благоприятен, чтобы рискнуть на переворот; а всё–таки, в последнюю минуту на меня находит сомнение. Мне сдаётся, что далеко ещё не все одураченные нами «гои» доведены до точки кипения, что могут быть большие неудачи, когда «поганые», которым мы пособляем нашими деньгами, влиянием и даже жизнью добывать себе «свободу», нас предадут или отстранят от дела, лишь только победа будет на их стороне. Хотя, с другой стороны, может быть, что года и опытность внушают мне сомнение и преувеличенные опасения. Тогда говорите вы, взвесьте наши силы и средства, а потом мы решим уж окончательно. Енох Аронштейн, говорите первый.
Банкир вынул из бумажника лист, покрытый цифрами и заметками, и принялся перечислять, сколько оружия по всем частям города.
– Последняя партия в пятьсот револьверов прислана накануне и будет роздана при посредстве Яффе. Запас разного оружия и боевые припасы, а равно двадцать бомб находятся в синагоге и тридцать у меня. Ораторы получили необходимые указания, и одна из наших самых деятельных агентш, Альма Бернштейн, уже много недель работает по фабрикам и заводам; рабочие массы так настроены, что остаётся лишь дать сигнал, и они пойдут куда угодно. Власти приведены в бездействие: вице–губернатор и пальцем не шевельнёт, если обещать неприкосновенность его особы; а полицеймейстер – настолько в наших руках, что не посмеет нам противодействовать, а будет помогать изо всех сил…
– А князь? – прервал его один из присутствовавших.
– Он может оказать сопротивление. Ведь, это – заведомый черносотенец и реакционер.
– За него, понятно, отвечать не могу, но полагаю, что существует немало средств помешать ему вредить нам, – усмехнувшись, ответил Енох.
– Да, и самое верное средство – закрыть ему рот навсегда. Я обвиняю князя в систематическом преследовании народа Израиля и требую его смертного приговора, – яростно заявил тот же рыжий еврей.
Затем начались перечисления преступлений губернатора: сколько, по его милости, состоялось осуждений евреев, сколько конфисковал он подпольных свободомыслящих газет и, вообще, производил давление на «свободную прессу», поддерживал русских чиновников на местах, которые кагал рассчитывал занять своими креатурами. Словом, погрешности Георгия Никитича были таковы, что смертный приговор был постановлен единогласно, хотя Енох желал сохранить за собой выбор времени исполнения приговора.
– Ого! Не потому ли, чтобы изъять его совершенно из нашей власти, сохраняешь ты за собой право решить его участь? До меня дошло известие, что ты собираешься, будто, жениться на его дочери; а это даёт повод всякому праведному еврею тебя заподозрить. Она–то еврейкой не станет, а ты сделаешься акумом, твои дети – гоями, твоё золото пойдёт в их руки, и Иегова жестоко отомстит за нарушение нашего закона.
– Я попрошу, Гирш Майер, ответить тебе за меня рабби и разъяснить, что я не нарушаю закона, – презрительно ответил Енох.
– То справедливо, – торжественным тоном сказал рабби Иешуа. Я удостоверяю, что брат наш, Енох бен Аронштейн, всегда был и остался достойным сыном Израиля, послушным святому закону. Правда, он хочет обладать дочерью гоя, потому что она ему приглянулась; но это – право любого из сынов нашего царственного племени – брать всё, что ему понравится у акума, который ни на что никаких прав не имеет и которого Иегова поставил на степень животного. Енох Аронштейн, как верный сын Иаковлев, послушный закону Бога народа своего, просил и получил разрешение святого кагала подчиниться забавной церемонии акумов. Мало этого, он пожертвовал в пользу наших бедных и на благо революции большие суммы, и вообще вложил столько труда и денег в дело освобождения нашего народа, что вполне заслужил нашу благодарность.
