– Всё это, знаете, хорошо; но вы забыли одно, непочатое ещё и очень грозное препятствие, – заметил старик–инженер, качая головой. – Это мужик, которому в жизни нечего терять, который нас ненавидит и передавит, как клопов, едва только будут брошены вожжи дисциплины.
Адвокат разразился громким смехом.
– Ха, ха, ха! Ты отстал и несообразителен, дядя Мардохей! Мы, передовые бойцы за свободу, уже давно приготовили план, как нам одолеть мужика. Ты говоришь, что у него ничего не осталось, кроме жизни, а всё–таки, как она ни плоха, он ею дорожит, и у него всегда есть, хоть и слабая, но всё же поддержка в единокровном ему русском обществе. Надо, значит, натравить его на помещика, возбудить его жестокость и, вообще, довести эту тупую, презренную массу до поджогов, убийств и грабежей. И вот тогда, когда усадьбы будут сожжены, машины переломаны, скот уничтожен, когда, наконец, все запасы расхищены, а леса вырублены, когда у землевладельцев останется лишь голая земля и ни копейки денег, чтобы отстроить разрушенное, что станут делать эти нищие? Они за грош продадут свой клочок голой земли и исчезнут, А мы, у которых будет золото, скупим эти имения, устроим их и будем владычествовать над отрезвившимся крестьянством, которое вразумит и правительство, нами же руководимое. Будь уверен, дядя, что эти лодыри станут тогда прилежно трудиться для нашего обогащения и рады будут заработать кусок хлеба, потому что с ними примется соперничать другая армия голытьбы. То будут рабочие с фабрик и заводов, которые позакроются, не будучи в состоянии выдержать экономического кризиса, нами подготовленного. Тогда эта голодная сволочь разбежится по деревням «праздновать» под нашим уже владычеством ту «свободу», которую мы им отвоевали, избавив их от царского ига…
Взрыв гомерического смеха и бурные аплодисменты приветствовали речь адвоката. Но тут беседа была прервана появлением новых гостей.
Это были христиане, при которых всё–таки нужно было быть настороже и не посвящать их в свои планы.
В будуаре хозяйки дома, Розы Аронштейн, в большой комнате, обставленной мебелью, крытой оранжевым атласом и бархатом, сидели «дамы» и пили чай. Все были очень нарядны, украшены кружевами и залиты бриллиантами, что, впрочем, не делало их приличнее, несмотря на всю их важность, щегольство и напыщенность.
Одна только старуха, маленькая и сморщенная, сидевшая подле хозяйки дома, выделялась из окружавшего общества своим скромным и старомодным обликом. Её парчовому, затканному большими букетами платью, мантилье с бахромой и вышитым воротником было, по крайней мере, лет пятьдесят, а из–под чёрного кружевного чепца виднелся парик с шёлковыми завязками. Но всё же парча была превосходная и старинная, застёгивавшая бархатную мантилью брошка была из бриллиантов с горошину величиной, а круглые серьги заканчивались громадной цены жемчужинами в виде груш. Старуха эта, Фейга Аронштейн, мать банкира, была в доме чем–то вроде патриарха. Её уважали и берегли, в виду колоссального состояния, но её узкие, устарелые взгляды стесняли и возмущали всех.
По приглашению хозяйки, «дамы» прошли в соседнюю комнату, походившую теперь на гостинодворскую лавку. Там выставлено было приданое Сарры, заранее изготовленное, в предвидении помолвки. Подробный осмотр роскошного белья, платьев, пеньюаров, накидок и т.д., фарфора, серебра и бриллиантов, разложенных по столам, надолго занял всех. Когда вернулись в будуар, Фейга заметила одобрительно:
– Хороши, добры вещи есть, а много и модной дряни. Скажи, Рейза, и школьки тебе стоит этого чудного свадьба? Не дёшево, я думаю?
– То правда! За такого общипанного князя цена – дорогая; но ты знаешь, мамаша, что мы ничего не жалеем для нашего ребёнка. Ну, пусть будет себе большая знатная барыня, как она того заслуживает. Ах, князь ужасно как влюблён в неё. Вот какие условия были у Мойши с князем: пятьсот тысяч ему лично; дано уже двести пятьдесят тысяч утром, а остальное получит в день свадьбы. Кроме того, мы платим все его долги, выкупаем дом на Английской набережной, родовое имение в Харьковской губернии и бриллианты покойной жены; этого он непременно требовал. Вообще, это дело стоит нам около полутора миллиона. Ай, – дорого, а нечего делать; раввин говорит, что торговаться не надо, потому этот человек может быть для нас полезным, когда получит место губернатора. Мне, признаюсь, это ужасно нравится.
– О, разумеется, ваша дорогая Саррочка займёт блестящее положение, а с её красотой, воспитанием и богатством она достойно сумеет исполнять обязанности, наложенные на неё высоким положением, – заметила одна из «дам».
Приятная улыбка расцвела на толстом лице m–me Аронштейн.
– Конечно, конечно, мы ничего не жалели для воспитания нашей дочки; я точно предчувствовала, что Сарра сделает блестящую карьеру. Мы теперь будем её поддерживать хорошими пособиями, чтобы она стала популярной, когда будет губернаторшей. Она должна быть покровительницей всех благотворительных обществ, щедро раздавать милостыню бедным мужикам, наконец, объединить на своих балах, вечерах и обедах всю губернскую знать; всё у неё должно быть изысканно, особенно стол; русские–то любят поесть. Ну, а если они будут гордиться, да играть в антисемитов, наш любезный зятёк собьет им спесь. Мойша будет смотреть, чтобы он исполнял наши приказы; он и теперь начал было делать разные истории и хотел оставить детей у их бабушки, но мы воспротивились этому и поставили нашим условием, чтобы дети были под надзором своей мачехи, особенно старшая дочь Нина, которой восемнадцать лет. Та должна будет помогать Саррочке на приёмах. О, мы потребуем, чтобы её уважали в новой семье, – закончила хозяйка, обмахивая веером раскрасневшееся лицо.
Фейга слушала длинную речь невестки молча, покачивая важно головой, и ответила внушительно:
– Если бы Мошеле спросил меня раньше, чем заключать таково глупого гешефта, я бы сказала ему, что все эти браки с гоями чистейший обман. Фай! Золото наше они берут, а нас всё–таки презирают, и Иегова отворачивается от таких женщин, которые из–за титула отрекаются от святой веры отцов.
– Но, мамаша, ведь это только для вида, что Сарра становится христианкой, – воскликнула m–me Аронштейн, краснея, как кумач.
– Для вида ли, нет ли, это уфсё равно – отречение. Наш несчастный, непризнанный народ должен избегать гоев, а не смешиваться с ними; наши дочери могут быть прекрасны, как ангелы, умны, честны, богаты, внести изобилие уф дома этих босяков, за которых выходят замуж, уфсё равно их ждут одне шпильке. И поделом им эти обиды! Это – тяжёлая рука Иеговы карает отступниц. Я сама достаточно нагляделась на такие несчастные браки. Чтобы не ходить далеко, вспомни, Рейза, маленькую Ребекку, дочь фабриканта Гольшмана из Житомира. Она вышла за графа Вадлевского, и из её приданого тоже заплатили долги этого польского оборванца. А как с ней обращаются? Граф никогда у ней руки не целует, сам насмехается над ней перед детьми и называет «мой портмонэ», а прислуга заглаза зовёт её не иначе как «пархатой жидовкой». Очков не надо, чтобы видеть разницу, как она относится к графу с семьей и к ней. Ни разу еще граф не позвал родню жены на бал или обед: а, между тем, один брат у Ребекки – банкир, другой – адвокат, сестра замужем за инженером и двое дядей – доктора. Обидевшись одново раза, она потребовала, чтобы пригласили её родню, тогда граф грубо ответил ей: «Я ведь на тебе женился, а не на уфсём кагале, который желает втереться ко мне уф дом. Довольно и того, что я навязываю тебя близким и знакомым. Но если хочешь, позови их на обед или бал, когда меня дома не будет». – Я знаю, что стоили эти обиды бедной Ребекке, и то же самое, предсказываю, ждет Сарру.
