Оставшись один, Самуил с нетерпением стал ходить взад и вперед по своему кабинету: каждая минута казалась ему вечностью. Прошло около полутора часов, наконец, явился Стефан; на его лице было заметно сильное волнение и хитрые глаза его радостно блестели.
— Дело сделано, господин барон, но не без труда,— сказал он, утирая лоб.— Сперва эта глупая Марта и слышать не хотела, а потом уж мне удалось уговорить ее, и она на все согласилась. Теперь самая удачная минута, князь и граф провели всю прошлую ночь и весь день возле больной, очень утомились и, желая уснуть оставили ее теперь на несколько часов. Ребенок в смежной комнате с кормилицей; она нам помехой не будет, но Марта решительно не знает как удалить акушерку, которая, наблюдая за княгиней, часто входит в комнату ребенка.
Самуил молча подошел к шкафчику, приделанному к стене, открыл его и вынул из него пузырек с бесцветной жидкостью.
— Дай этот пузырек Марте. Пусть она вольет пять, шесть капель в питье акушерки и кормилицы, и они уснут по крайней мере часа на три. Ступай же скорей: подожди там, и когда это будет сделано, сейчас же приходи мне сказать. Конечно, поезжай на извозчике, но устрой так, чтобы он не мог подозревать, куда и откуда ты едешь.
— Я уже так и сделал. Вы можете быть спокойны, г-н барон, на счет моей осторожности.
Стефан был уже у дверей, когда Самуил вернул его.
— Постой, ты мне не сказал, где и каким образом произойдет обмен.
— Это очень просто. Комната княгини в первом этаже, окна спальни и смежного с ней будуара выходят в сад. Из будуара винтовая лестница спускается на маленькую террасу, окруженную кустами. Марта уже открыла эту калитку в ограде, через которую входят садовники. Я войду в эту калитку и направлюсь к террасе, а Марта будет сторожить меня на верху лестницы и по условленному знаку принесет мне князька.
— Хорошо, иди и возвращайся скорей.
По уходе Стефана Самуил вынул из шкафчика другой пузырек, подобный первому, положил его в карман жилета и направился на половину Руфи. В комнате рядом со спальней, за столом перед кофеваркой и корзиной с печеньем сидела акушерка, толстая женщина с добродушным лицом. Она только что налила себе чашку кофе. При виде хозяина дома она встала и как бы оправдываясь проговорила:
— Баронесса и ребенок спят, чтобы их не тревожить и слышать, если меня позовут, я пришла сюда пить кофе.
— Пейте, пейте, добрая фрау Зауер, вам нужны силы,— приветливо сказал Самуил.— Я пришел за портфелем, который оставил здесь утром на туалете, но жена спит, и я не войду, будьте так добры сходить за ним. Вы сейчас же его увидите: красный сафьяновый портфель с серебряными углами.
Акушерка поспешно вышла. Как только она скрылась за портьерой, банкир наскоро влил ей в чашку с кофе несколько капель наркотика.
— Извините, барон, я никак не могла найти портфель,— сказала смущенная акушерка.
— Ну, видно, надо мне пойти самому, там у меня деловые бумаги,— ответил Самуил, тихонько направился к спальне, слабо освещенной ночником, и осторожно подошел к кровати, возле которой стояла колыбель под кружевной занавесью.
Бледная и изнуренная Руфь спала, на ночном столике стояла чашка с питьем. Самуил взял ее и тоже влил в нее несколько капель из пузырька. Едва лишь успел поставить чашку на место, как Руфь проснулась и с удивлением взглянула на мужа. Чтобы не возбудить подозрений, он наклонился к ней и спросил:
— Как ты себя чувствуешь, Руфь? Ты была так слаба сегодня, что это меня встревожило.
Лицо больной осветилось радостной улыбкой.
— Ах, Самуил! Если бы то, что ты говоришь, было правдой, этого было бы достаточно, чтобы возвратить мне здоровье.— Она взяла руку мужа и прижала ее к своим губам.— Если бы ты меня полюбил,— добавила она,— я посвятила бы всю мою жизнь, чтобы составить тебе счастье!
Царивший в комнате полумрак не дал заметить Руфи принужденной улыбки, блуждающей на губах банкира. Тем не менее, он наклонился, поцеловал жену, а затем сел к ней на постель и ласково сказал:
— Успокойся, Руфь, ты очень взволнована, хочешь я дам тебе пить?
Он приподнял жену, поднес к ее губам приготовленную чашку и дал ей отпить несколько глотков.
— Теперь спи,— присовокупил он, ласково проводя рукой по ее голове.
— Благодарю! Теперь я чувствую себя совсем хорошо,— с улыбкой признательности прошептала Руфь, закрывая глаза.
— Ну, на несколько часов я свободен от их надзора,— самодовольно подумал Самуил, возвращаясь к себе в кабинет.
Раз двадцать с лихорадочным нетерпением взглянул он на часы, пока, наконец, не явился Стефан.
— Скорей, г-н барон, давайте ребенка. Все готово и мешкать нельзя.
При этих словах, он вынул из-под плаща сверток и положил его на бюро.
— Вот Марта прислала рубашечку, чепчик и пеленки с княжеской меткой, чтоб одеть ребенка в это белье, а то нельзя быть спокойным, молодая графиня Маркош, всегда может войти невзначай.
— Хорошо, приготовь мне плащ, пока я схожу за ребенком.
Когда Самуил вошел в комнату жены, сиделка, откинувшись на спинку кресла, спала крепким сном и Руфь спала тоже. Банкир запер на ключ дверь уборной и, подойдя к колыбели, осторожно вынул ребенка. С помощью Стефана, он одел ребенка в принесенное белье, прикрыл легким одеяльцем и, спрятав его под плащ, вышел с камердинером через потайную дверь в сад. Он был до того ослеплен чувством ненависти, что совесть его молчала. Ни одна жилка не дрогнула в нем, когда он приводил в исполнение свой преступный план и отдавал на произвол судьбы своего родного сына.
За первым углом наняли они фиакр и вскоре оба беспрепятственно вошли в сад князя. Ночь была темная; с большими предосторожностями прошли они пустые аллеи и, когда подошли к террасе, то Стефан тихонько кашлянул. Через несколько минут на винтовой лестнице террасы послышались робкие, легкие шаги, и Марта, бледная и дрожащая, показалась с ребенком на руках. Молча совершили обмен, затем камеристка исчезла, а посетители быстро направились к выходной калитке.
Возвратясь к себе в кабинет, Самуил прежде всего должен был переодеть в белье своего сына принесенного малютку. Но когда откинув одеяльце, он взглянул на ребенка изменницы и ненавистного соперника, страстное чувство ревности, отчаяния и ненависти сжало его сердце, молчавшее при разлуке с собственным сыном; в лице младенца не было ни малейшего сходства с Валерией, но это был ее сын...
В эту минуту ребенок, проснувшись, заплакал, и при звуках этого младенческого голоса, бешеная ненависть Самуила мгновенно стихла, сменившись чувством жалости и любви. Он всячески старался успокоить малютку, который вскоре снова заснул.
— Подожди меня здесь,— сказал он Стефану,— я сейчас дам тебе обещанное.
Руфь и сиделка все еще спали, и минуту спустя разжалованный маленький князь был положен в колыбель, где он должен был проснуться сыном миллионера еврея.
