— Конечно. Только, я думаю, что вы не найдете интересной мою работу, это библейский сюжет. Я предназначил картину для благотворительного базара, где она будет скоро выставлена.
Говоря это, он отдернул зеленую занавесь, скрывавшую его работу. При первом взгляде, брошенном на полотно, Валерия отшатнулась, изумленная.
Это была большая, почти оконченная картина, воплотившая в себе мысли и чувства, волновавшие ее автора. На ней изображена была Далила, обрезывавшая волосы у спавшего Самсона. Израильский герой был представлен лежащим, и его красивое бледное лицо выражало безмятежное спокойствие, а на полуоткрытых устах блуждала улыбка счастья, пряди его черных кудрей усыпали покрывало и пол. Над спящим склонилась Далила, на ней была белая туника, а роскошные пепельные волосы рассыпались по спине и груди. В одной руке она держала ножницы, в другой — прядь волос, а на обращенном к зрителям лице и в больших лазурных глазах обольстительницы застыло выражение беспечного и жестокого торжества.
Валерия вспыхнула от досады и негодования.
— И вы посмеете выставить эту возмутительную картину? — проговорила она едва внятным голосом.
— Но, Боже мой! Отчего же нет, княгиня? — ответил Гуго, тщательно закрывая полотно.— Сюжет, конечно, не нов, но значение его вечно. Не один Самсон нашего времени должен был бы помнить этот урок и не отдавать себя, связанным по рукам и ногам, какой-нибудь Далиле, которая обманет его при случае, хотя бы из-за расового предубеждения, совершенно также, как и очаровательная филистимлянка, которая воображала, будто совершает достойное дело, продавая неосторожного еврея.
С пылающим лицом Валерия подошла к банкиру.
— Что значат эти намеки, г-н Мейер? За что вы сердитесь на меня теперь? Что я вам сделала? Вы словно хотите наказать меня за прошлое!
— Я сержусь? — повторил Гуго, спокойно и чуть насмешливо, смотря на сверкающие гневом глаза Валерии.— Я хочу вас наказать за прошлое? По какому праву? Как вы ужасно заблуждаетесь, княгиня. Я отлично знаю, что оба мы забыли увлечения нашей молодости, и каждому из нас судьба назначила свои обязанности! Мне погасить свой долг, любя и заботясь о детях князя, а вам — воспитывать вашего сына и оплакивать великодушного человека, который так любил вас.
Слова банкира были прерваны криками и частыми окликами приближающихся голосов.
— Вас ищут, княгиня. Сюда! Здесь! — крикнул он, прислушиваясь.
Вскоре показался запыхавшийся лакей с шалями и зонтиками в руках.
— Слава Богу, что я нашел вашу светлость здоровой и невредимой. Вот уже с час времени, как мы с Баптисом вас ищем. Графиня очень беспокоится.
— А карета приехала за мной? — спросила Валерия, холодно принимая услугу Гуго, который, взяв от лакея шаль, накинул ее на плечи княгини.
— Да, ваша светлость, карета осталась шагов за сто отсюда, ближе нельзя подъехать.
— Так вас нужно донести на руках, княгиня,— сказал Вельден.— Дождь не перестает, и трава мокрая.
Валерия дала себя нести, слегка кивнув Гуго. Домой она вернулась в сильном волнении. Не отвечая на тревожные вопросы Антуанетты и ссылаясь на сильную головную боль, она заперлась в своей комнате. Слезы душили ее.
— Гадкий! Дерзкий! Сметь сравнивать меня с Далилой,— шептала она, бросаясь на диван и давая волю слезам и досаде.
В эту минуту она ненавидела Гуго и готова была растоптать его ногами.
Встревоженная и удивленная, графиня расспросила слуг, но узнав, что Валерия была укрыта от дождя Вельденом, догадалась о причине сильной головной боли, и, желая узнать подробности свидания, постучалась в дверь Валерии. Та не решалась с минуту отпирать, но затем впустила подругу и кинулась ей на шею.
— Боже мой! Что случилось с тобой, фея? Ты в таком отчаянии! Мне сказали, что ты встретила Мейера. Разве он позволил себе оскорбить тебя? В таком случае успокойся, Рудольф потребует от него объяснения.
— Он наговорил мне разных неприятностей и позволил себе издеваться надо мной,— отвечала раскрасневшаяся Валерия и прерывающимся голосом передала Антуанетте все, что произошло.
— Самсон и Далила — это его и мой портрет. И такую гнусность этот гадкий, злопамятный человек хочет выставить напоказ,— заключила она, дрожа от негодования.
— Успокойся, Валерия, он хотел досадить тебе и не выставит картины. Хотя в его словах я не вижу ничего оскорбительного, и у вас обоих есть свои задачи. Ты видишь все в мрачном свете только потому, что стала слишком нервной, продолжительное уединение вредно для тебя, и я заставлю тебя выезжать эту зиму.
— Нет, нет, свет мне ненавистен. И здесь я не хочу оставаться, уеду в Штирию. Не удерживай меня, Антуанетта, я чувствую, что эта перемена будет мне полезна.
— Да, я начинаю думать, что ты права. Я сама тебя отвезу, побуду с тобой две недели, а в сентябре Рудольф приедет за тобой.
Успокоенная таким решением, Валерия приняла успокоительные капли, а графиня, уложив ее, пошла к себе.
Пока беседовали приятельницы, из города вернулся Рудольф и занимался в кабинете, когда к нему вошла взволнованная жена.
— Что с тобой, дорогая? — спросил граф, целуя ее.— Я узндл от людей, что Валерия занемогла после прогулки. Серьезное что-нибудь?
— Нет, о здоровье ее не беспокойся. Но вообрази, что на этой злополучной прогулке она столкнулась с Мейером.
— Черт возьми! Надеюсь, что они не примирились,— с гримасой спросил граф.
— Чего ты, право, не выдумаешь. Совсем наоборот, он ее разобидел,— и она оживленно рассказала, что случилось. Но к ее глубокому удивлению Рудольф захохотал от души и долго не мог успокоиться.
— Экий дьявол! Он думает сломать упорство женщины, заставить ее стряхнуть ее равнодушие,— сказал он, успокоившись.— Бедная Валерия! Ха! Ха! Ха! Она — Далила! А Самсон с ума сходит от ревности с тех пор, как она овдовела. Оттого он такой и желчный, а бешенство свое изливает на полотне. Но успокой сестру: я поеду завтра же в Рюденгорф и устрою дело.
На следующий день около одиннадцати часов утра кабриолет графа Маркоша остановился у решетки Рюденгорфского парка. Рудольф вышел из экипажа, бросил вожжи груму и по тенистым аллеям пошел к дому. Выйдя на лужайку перед домом, он увидел детей, игравших под надзором гувернера и гувернантки, и те побежали ему навстречу.
— Вы не привезли Жоржа?— огорченно спросил Эгон.
— Нет, мой милый, зато привез тебе от него приглашение на завтра,— сказал Рудольф, ласково глядя на его шелковистую, кудрявую головку.— А что, папа дома?
— Да, приди вы раньше, то застали бы его здесь, он играл с нами в крокет, а теперь он в турецкой зале, рядом с мастерской.
— Спасибо, я его найду. До свидания, крошки.
Гуго лежал на шелковом диване с книгой в руках, но не читал. Устремив глаза в пространство, он предался мечтам, и в его памяти мелькал, как искусительное видение, образ Валерии. Такой, какой он видел ее вчера. Эта встреча сильно поколебала его покорность судьбе и мнимое успокоение, которое поддерживало его до сих пор. Оставшись по уходе молодой женщины в лесном павильоне, он опустился на стул, только что оставленный ею, и в груди забушевала буря. Как хороша Валерия, более чем когда-либо он чувствовал себя ее рабом, его сердце и чувства — все принадлежало ей... и она была свободна! Эта мысль преследовала его, как адская насмешка. Успокоясь несколько, он встал, утомленный, и направился в Рюденгорф, унося с собой картину, так раздразнившую княгиню.
