Ужели мне быть менее великодушным, чем был мой соперник, особенно когда я убежден, что его глубокая, испытанная любовь служит порукой твоей будущности.
Итак, моя милая, если случай столкнет тебя с этим человеком и ты увидишь, что чувство его не изменилось, не отталкивай его, он несчастлив в своем одиночестве, а нашему Эгону нужна мать. Если ты думаешь найти счастье с Гуго Мейером, то поступай как подскажет тебе сердце, моя дорогая, а я из пространства благословляю вас и стану за обоих молиться. Не бойся, что дух мой будет испытывать ревность, нет, я знаю, что ты сохранишь навсегда ту долю любви, какую питаешь ко мне, я не умру в твоем воспоминании, пока, наконец, все мы не встретимся в ином мире. Что касается предрассудков, сословных и общественных, я знаю, они не повлияют на твои соображения, так как истинное благородство — это благородство души, которое доказывают делами, а не случайностью рождения, наделяющей иногда дворянскими титулами людей с грубой плебейской натурой».
Затем следовало уверение в любви, обращенное к Валерии, Раулю и Эгону, последнее прости к Рудольфу с женой и подпись.
Сильное, быстро нарастающее по мере чтения волнение охватило Валерию, в голове ее роилось множество разнородных мыслей. Великодушие Рауля внушало ей восторженное благоговение, мысль о Гуго заставляла сильно биться сердце, а при воспоминании о страстном, хотя тотчас почти спрятанном взгляде, который она уловила в лесном павильоне, она вспыхнула.
Неторопливый стук в дверь нарушил странное душевное состояние. Весьма недовольная помехой, она сложила прочитанное письмо, поцеловала его и спрятала за корсаж.
— Отвори, это я! — послышался тревожный голос Антуанетты.
Валерия с удивлением открыла дверь, но взглянув на бледное, изменившееся лицо графини, вскричала с испугом:
— Что с тобой? Не случилось ли что с Рудольфом
или детьми?
— Ты не ошиблась, моя бедная Валерия, я действительно пришла сообщить тебе о несчастье,— отвечала графиня, стараясь говорить более спокойным голосом,— но не с моими детьми. Речь идет об Эгоне и Виоле.
— Они больны?
— Господь призвал их к себе!
Валерия вскрикнула и бессильно опустилась в кресло.
— Возможно ли? Может быть это ложный слух? Кто тебе сказал?
— Рудольф. Он был у Вельдена и вернулся взволнованный.
Княгиня откинулась на спинку кресла и обхватила руками голову.
— Эгон, бедное дитя мое! Ум отказывается верить, как подумаешь, что еще в последнее воскресенье, жизнерадостный он приходил прощаться с нами перед отъездом в Рюденгорф... И Виола тоже погибла. Это ужасно. Но как это случилось?
Графиня подсела к ней и отерла ей платком глаза.
— Соберись с силами и покорись воле Божьей. Я расскажу тебе подробности несчастья. Сегодня, когда Рудольф ехал в казармы, он был поражен необычайным стечением народа перед домом Вельдена. Плотная, взволнованная чем-то толпа любопытных ломилась в подъезд, и удивленный Рудольф сам вышел из кареты, чтобы узнать, что случилось. В прихожей, уже переполненной любопытными, швейцар сообщил ему о несчастье. Вчера дети с гувернанткой и гувернером катались по озеру, а на обратном пути их настиг сильный ветер и уже недалеко от берега сорвал шляпу с головы Эгона. Как всегда резвый и смелый, он с громким смехом свесился за борт, стараясь поймать шляпу. Сидевшая у руля м-ль Матильда и Тренберг, который греб, с ужасом бросились, чтобы его удержать, но лодка, которую и так сильно качало, тотчас перевернулась, и все упали в воду. Тренберг, один немного умевший плавать, напрасно пробовал спасти утопающих; рыбаки услыхали его крики, подобрали его себе на баржу и вытащили утонувших детей с гувернанткой, но слишком поздно, никакие старания не могли сохранить им жизнь. Бедный Тренберг, ошеломленный этим несчастьем, послал депешу банкиру, а затем велел перенести тела на железную дорогу и привез их в Пешт. Прибытие печального кортежа и собрало эту толпу зевак, которая с глупым упорством не расходится в течение нескольких часов.
Валерия слушала рассказ, застыв от ужаса и закрыв глаза.
— А он что? — прошептала она, наконец.
— Его душевное состояние не поддается описанию. Хотя Рудольф и сам был ошеломлен случившимся, но прошел к нему и нашел его в таком состоянии, что испугался. «Бог не принимает моего раскаяния,— говорил он мужу.— Он отнял у меня то, что составляло цель и испытание моей жизни».
Рудольф всеми мерами старался утешить барона и не покинул его до тех пор, пока ему не удалось вывести его из оцепенения и заставить сделать надлежащие распоряжения.
— Пойдешь ты молиться за погибших? — спросила бледная Валерия.
— Я только что оттуда,— ответила графиня, глотая слезы.— Узнав о несчастье, я сочла своим долгом предупредить тебя, а Рудольф остался за меня дома у постельки нашей крошки, простуда которой нас крайне встревожила. Едучи к тебе, я остановилась у Мейера, но его там не видела, а Тренберг сказал мне, что он ушел в свои комнаты, окончательно разбитый новой печальной сценой: старушка, мать гувернантки, пришла за ее телом, и отчаяние несчастной, потерявшей в дочери свою единственную опору, было ужасно. Гуго утешил ее, взяв на себя издержки погребения, и назначил ей пожизненную пенсию.
— Я не велела беспокоить Мейера и одна прошла проститься с маленькими ангелами. Они будто спят,— заключила Антуанетта, заливаясь слезами.
Валерия выпрямилась. Она была бела, как пеньюар, глаза были сухи.
— Благодарю тебя,— сказала она, пожимая руку подруге,— что ты пришла сама ко мне, чтобы я от посторонних не услышала об этом несчастье. Теперь вернись домой, где твое присутствие нужнее, а меня не бойся оставить. Мне лучше остаться одной и собраться с мыслями, так как у меня голова идет кругом.
- Потеря сына и другого ребенка Рауля, вместе с сочувствием к горю, поразившему Гуго, все это разразилось как громовой удар, и грудь сдавило, но слез, которые бы облегчили горе, не было.
Графиня с беспокойством взглянула на изменившиеся черты подруги и на неестественный блеск глаз, но не желала противоречить.
— До свиданья, дорогая. Да пошлет тебе господь мир душевный,— сказала на прощание она, целуя Валерию.— Завтра утром я побываю у тебя, и мы обсудим, нельзя ли устроить, чтобы ты простилась с Эгоном.
По уходу графини Валерия в лихорадочном волнении долго ходила по своему будуару. Затем, мало-помалу, она успокоилась, легла на диван и задумалась. Понятно, ей хотелось взглянуть в последний раз на Эгона, отдать последний материнский поцелуй, которого всю жизнь был лишен похищенный ребенок, наконец, тайком поклониться и поплакать у его тела... Но как это сделать?
Ее размышления были потревожены появлением маленького Рауля, прибежавшего звать мать к обеду. Валерия страстно обняла свое сокровище, единственное оставшееся ей в утешение, и осыпала его поцелуями. Наконец, градом хлынули спасительные слезы и облегчили ее.
