Я промолчал. Абсолютно бесполезно говорить, что это она
задержалась, а я приехал вовремя.
Николетта всегда считает себя правой. Однажды она, как
всегда, прособиравшись, опоздала на поезд. В полном негодовании маменька влетела
к начальнику вокзала и закатила скандал. Тот решил вразумить пассажирку:
— Но поезд ушел по расписанию!
— Ерунда, — рявкнула Николетта, — двадцать
минут роли не играют, он обязан был подождать меня. Какая безответственность!
Укатить и оставить пассажирку на перроне. Вы за это ответите!
— Вы сами опоздали, — попытался отбиться
начальник.
— Я? — возмутилась Николетта. — И что? Или,
по вашему мнению, я должна была выйти из дома лохматой?!
— Но составы ходят по расписанию, — путеец все еще
не понимал, с кем имеет дело.
Николетта ткнула в него пальчиком, украшенным антикварным
кольцом с изумрудом:
— Да? Теперь извольте вернуть его назад и посадить
меня.
Начальник вокзала разинул рот, ничего подобного ему до сих
пор не приходилось слышать.
По салону машины поплыл тяжелый запах дорогих духов.
Николетта обожает душные, терпкие ароматы. Когда фирма «Ив Сен Лоран» выбросила
на рынок «Опиум», это было стопроцентное попадание в маменьку. У меня мигом
начинает кружиться голова от обволакивающе сладкой вони. К тому же Николетта,
проявляющая похвальную умеренность в употреблении косметики, при виде пузырька
с туалетной водой теряет тормоза и одним махом опрокидывает на себя половину
емкости. Не знаю, как у остальных людей, а у меня в носу тут же начинает
свербеть, потом я принимаюсь безостановочно чихать, после чего раскалывается от
боли голова.
— Ну, Вава, поторопись, — тараторила
Николетта, — к этому Розенкранцу запись за полгода. Спасибо, Кока мне
протекцию составила. Эй, эй, куда? Почему ты тут не повернул?
— Там запрещающий знак, — ответил я и открыл
пошире окошко.
В салон ворвался февральский, сырой, наполненный снегом
воздух. Но, поверьте, амбре бензиновых паров лучше, чем запах «Опиума».
— Ну и что? — ринулась в атаку настроенная
по-боевому маменька. — Экая невидаль, знак! Надо было там свернуть, теперь
придется делать круг. Ты забыл, что нам в шестнадцать ноль-ноль следует сидеть
в кабинете?
— Успеем.
— Немедленно закрой окно, мне прическу растреплет.
Я чуть поднял стекло.
— Совсем, — велела матушка.
Пришлось подчиниться и всю дорогу слушать указания. «Красный
свет, не забудь остановиться. Поверни тут. Не смей тормозить. Выбрось сигарету.
Выключи радио. Закрой пепельницу. Не тряси на кочках. Смотри прямо. Держи руль.
Немедленно причешись. Почему не надел костюм? Боже, какой отвратительный
милиционер! А-а-а, нас сейчас заденут! Скорей, скорей, влево, мы приехали.
Опять остановил прямо в луже!»
Я вышел из машины и помог выбраться матушке.
— Вот у Коки есть водитель, — нервно вскрикнула
Николетта, шагая к подъезду, — большой профессионал, его услуги стоят
сущую ерунду, всего пятьсот долларов в месяц. Наверное, мне тоже придется
нанять человека, который умеет хорошо управляться с автомобилем.
Я потянул на себя тяжелую дверь.
— Боюсь, нам такой расход не по карману.
Маменька окинула меня возмущенным взглядом:
— Вот от своего мужа я никогда не слышала подобной
фразы.
И это правда. Отец был намного обеспеченнее, чем я.
— Ужасно ощущать себя нищей, — заявила
Николетта, — значит, придется каждый раз безумно нервничать, выезжая из
дома с таким неумехой, как ты.
Затем, запахнув норковую шубку, она исчезла внутри здания.
Профессор Розенкранц оказался крохотным существом, ростом и
весом чуть больше кролика Филимона. Похоже, что самой крупной частью его тела
был нос, на котором сидели огромные нелепые очки в допотопной черной роговой
оправе.
Николетта устроилась в кресле возле его стола и закинула
ногу на ногу. Покачивая правой, обутой в белый узконосый сапог из лайковой
кожи, она принялась излагать свои проблемы:
— Иногда я не могу разобрать, что написано в газете.
— Голубушка, — густым басом прогудел
Розенкранц, — может, вам это и не надо?
— А в магазине великолепно вижу товар, разложенный
вдали, но перед носом все сливается.
— Очевидно, это старческая дальнозоркость, — мигом
поставил диагноз окулист.
— Какая? — взвилась Николетта. — Старческая?
Вы что? Сказать такое женщине моих лет!
Розенкранц без тени улыбки ответил:
— Так ведь вам не тридцать.
— Но и не пятьдесят, — отбила маменька.
Я постарался сдержать усмешку. Даже в кабинете у врача
Николетта ни за что не откроет свой возраст. Впрочем, она только что сказала
правду, ей и на самом деле не пятьдесят лет, а намного больше. Но, похоже, этот
Розенкранц сам подслеповат.
Началась длительная процедура осмотра, прерываемая вскриками
матушки: «Ой, какая смешная картинка!» или «Доктор, осторожней, у меня тушь
стечет».
Примерно через час окулист вытащил бланки и заявил:
— Для вашего возраста зрительный аппарат сохранился
великолепно. Никаких признаков глаукомы. Легкую дальнозоркость спокойно
устраним при помощи очков.
— Никогда, — отрезала Николетта, — ни за что
не надену жуткие окуляры.
— Голу-убушка, — протянул профессор, — очки —
единственный способ скорректировать зрение. Операцию делать не советую.
— Я уже один раз воспользовалась лазером, —
кивнула маменька, — а толку чуть!
— Вот видите! — воодушевился врач. — Значит,
выписываю очки.
— Я вовсе не желаю походить на сову Бумбу, —
обозлилась матушка, — вот у Коки такие штуки, их всовывают прямо в глаза.
Между прочим, при их помощи можно цвет поменять. Кока в тон платью теперь глаза
носит. Я тоже такие хочу!
Я откинулся на спинку кресла — так, понятно теперь, почему
матушку повлекло к окулисту.
— Вы говорите о линзах, — недовольно заявил
Розенкранц, — на мой взгляд, очки лучше.
— Хочу линзы! Разноцветные! — по-детски надула
губы Николетта.
Розенкранц пожал плечами, накорябал что-то на листочке и
вручил его нам со словами:
