Ангелов Ада шестидесятых мало интересует, откуда
они взялись, и на духовных предков им практически наплевать. «Таких ребят днем
с огнем теперь не сыщешь», – сказал мне Баргер. Но кто-то все-таки
оставался, хотя в 1965-м вычислить последних из могикан было совсем не просто.
Одни уже умерли, другие сидели в тюрьме, а те, кто остепенились и стали
цивильными, старались держаться в тени и не засвечиваться, известность им была
не нужна. Среди тех, кого мне удалось обнаружить, был Притэм Бобо. Я нашел его
в субботу днем в Сосалито Яхт-Харбор, через залив от Сан-Франциско. Он готовил
свой сорокафутовый шлюп к путешествию на Карибы, в один конец. Команда
путешественников, по его словам, состояла из его шестнадцатилетнего сына, двух
годных для морского плавания Ангелов Ада и его английской подружки, потрясающей
блондинки, растянувшейся на палубе в голубом бикини. Притэм – один из двух
оставшихся в живых членов отделения Ангелов во Фриско. Другой, Фрэнк, покинул
мир outlaws, семь лет оттрубив на посту президента сан-францисского отделения.
Теперь он занимается серфингом где-то на юге Тихоокеанского побережья. Фрэнк –
это своего рода Джордж Вашингтон Королевства Ангелов; его имя произносится с
глубоким почтением не только во Фриско, но и в других отделениях. «Он был самым
лучшим нашим президентом, – утверждают Ангелы. – Он держал нас всех
вместе, мы были как один сжатый кулак, и он был по душе каждому из нас „. Фрэнк
был классным мотоциклистом, и сам придумал множество стилевых фишек для имиджа
Ангелов – от золотой серьги в ухе и выкрашенной в пурпурный цвет бороды до
кольца в носу, которое он носил лишь в том случае, когда его окружали
„правильные“ люди. Во времена его президентства, с 1955-го по 1962-й, он был
вполне уважаемым человеком у себя на работе, а работал он … кинооператором.
Однако душа Фрэнка жаждала еще большей деятельности, и рамки обычной, хоть и
постоянной, работы были ему чрезвычайно тесны. И для этого у него были Ангелы –
средство воплощения его юмора и фантазий, настоящий подарок для выплеска любой
агрессивности и редкий шанс вырваться из мрака занудства обычного рабочего дня.
В роли некоего голема-милитариста он так по крайней мере устраивал небольшую
встряску людям, до которых никаким другим способом не смог бы достучаться.
Фрэнк был настолько законченным хипстером, что отправился в Голливуд и купил
там желто-голубой, полосатый бумажный свитер, в котором Ли Марвин красовался в
«Дикаре“.
Фрэнк заносил его до дыр, и появлялся в этом
желто-голубом великолепии не только на пробегах и вечеринках. Когда он
чувствовал, что преследования Ангелов полицейскими выходят за пределы нормы, то
мог появиться в своем голливудском свитере в офисе шефа полиции и требовать
справедливости. Если такой демарш заканчивался безрезультатно, он отправлялся в
Американский союз гражданских свобод – шаг, от которого Баргер из Окленда
категорически открещивался из-за его «коммунистической» окраски. В отличие от
Баргера, Фрэнк обладал извращенным чувством юмора и более обостренным
инстинктом самосохранения. Семь лет от звонка до звонка он стоял во главе
наикрупнейшей и самой дикой тусовки среди всех отделений Ангелов Ада – и ни
разу не был арестован, и ни разу не вступил в конфликт с кем-нибудь из своего
клана. Даже сами Ангелы находили поставленный им рекорд по мудрости правления
поразительным. Для того чтобы Притэму получить пост вице-президента, ему
пришлось в течение недели драться с семью Ангелами – троих он положил за одну
ночь. Он выбил из них всю дурь, и от них остались лишь какие-то
невразумительные ошметки. Но это было сольным выступлением Бобо; до того как в
его жизнь вошли Ангелы Ада, он являлся одним из наиболее многообещающих
боксеров Сан-Франциско в среднем весе, и для него не составляло особого труда
опустить полдюжины доверчивых драчунов из пивняка. Позже, когда Бобо стал
большим специалистом по каратэ, он благополучно устранил новое поколение
рвущихся в бой претендентов на его должность.
Ангелы считали его достойным берсерком. «Иметь
под рукой спеца по рукопашному бою всегда хорошо, – изрек один из
них, – но среди своих он должен вести себя спокойно. Кое-кто иногда допивается
до чертиков и начинает просто бросаться на людей».
До своего ухода из Ангелов Бобо наводил пьяный
шухер в литературных барах побережья. Его коллеги не горели желанием выпивать
вместе с ним по вполне серьезной причине – пить с ним было и неудобно, и
небезопасно. Однажды, войдя с перепоя в штопор, он в бешенстве нанес
каратистский удар и сломал четырехдюймовой толщины мраморную скамейку во Дворце
Правосудия. Даже полиция обходила его стороной. Бобо вел занятия в школе каратэ
и обожал «смертельные поединки» – каратистскую версию контактных боксерских
матчей без ограничений – эры Джона Л. Салливана. Один из соперников не
обязательно должен был отдать концы, но драка могла продолжаться до тех пор,
пока кто-нибудь из дерущихся не падал с ног, причем неважно почему… А если
причиной этого была все-таки смерть, то оба бойца и тщательно подобранные
зрители по заранее достигнутой договоренности считали ее случайной*. К
сожалению, Бобо принял экспромтом вызов на «смертельный поединок» от заезжего
японца в тот самый вечер, когда к нему с компанией друзей пришла репортерша
светской хроники Сан-Франциско. Журналисты выискивали возможность накатать
какой-нибудь сенсационный материал. В итоге дело обернулось кровавым кошмаром,
отчаянным визгом и паникой на галерке. Трупов не было, но шоу оказалось весьма
жестоким, и вскоре после этого имя Притэма Бобо было убрано из списка
лицензированных инструкторов по каратэ.
*До смертельного исхода дело доходит редко.
Схватка обычно заканчивается, когда ставившие на каждого из бойцов решают, что
мотив для поединка исчерпан.
И только тогда, исчерпав все иные способы
деморализации общества, он серьезно занялся сочинительством. Несколькими годами
ранее он завязал с байками «из-за позорного клейма». После долгого прозябания в
качестве мотоциклетного курьера он случайно натолкнулся на «Рубайат» Омара
Хайяма и решил, что ему просто решительно необходимо опубликовать свои
собственные мысли. Однако Бобо смог это сделать, лишь выполнив одно условие –
он должен был пройтись по улицам мира как обычный человек, без всяких
выкрутасов. «Я чувствовал себя шлюхой, – рассказывал он, – но сказал
редактору, что разыграю все по-цивильному. Черт, да у меня не было никакого
желания провести остаток жизни мальчиком на побегушках».
