Примерно около двух часов дня я добрался до
ровного асфальтового покрытия 41-го хайвея, южнее Бейсс Лейк. Я крутил ручку
радио, пытаясь поймать информационные сообщения, и, проскочив закусочную с
хот-догами, заметил два байка outlaws, подозрительно припаркованных у дороги. Я
круто развернулся, остановился рядом с байками и обнаружил Пузо и Канюка,
пытающихся вникнуть в суть «Приказа о сдерживании». Канюк, бывший член
отделения в Берду, является Ангелом Ада руководящего состава. Он представляет
собой довольно странную, причудливую смесь угроз, непристойностей, изящества и
искреннего недоверия ко всему, что движется. Он всегда поворачивается спиной к
фотографам и считает, что все журналисты – агенты Главного Копа, живущего в
пентхаусе на другой стороне некоего бездонного крепостного рва, который никогда
не пересечет ни один Ангел Ада, разве что только в качестве заключенного… А
если и пересечет, то лишь за тем, чтобы ему отрубили руки в назидание всем
остальным. Канюк изумительно последователен. Он – дикобраз среди людей, и его
иглы всегда топорщатся. Если он выиграет новую машину по лотерейному билету,
купленному на его имя какой-нибудь случайной подружкой, то может усмотреть в
этом скрытый подвох дескать, его пытаются наебать и лишить водительских прав.
Он обвинит девушку в том, что она – подосланная сука, изобьет организатора
лотереи до потери сознания и сплавит машину за пятьсот таблеток секонала и
электродубинку для скота с позолоченной рукояткой.
Лично мне Канюк нравится, но я никогда не
встречал кого-нибудь вне тусовки Ангелов, кто бы считал, что он заслуживает
чего-либо лучшего, нежели двенадцати часов сплошного измывательства или
зуботычин и ударов чем-нибудь тяжелым.
Однажды утром, когда Мюррей искал материалы,
чтобы сделать статью для Post, я заверил его, что можно совершенно спокойно
отправиться в дом Баргера в Окленде и взять там интервью. Сказав это, я
благополучно завалился спать. Проходит всего несколько часов, как у меня над
ухом трезвонит телефон, и я снова слышу голос Мюррея, который просто не помнит
себя от ярости. По его словам, он спокойно беседовал с Баргером, когда к нему
внезапно пристал какой-то психопат с бешеными глазами, потрясавший сучковатой
палкой перед его носом и кричавший: «А ты кто такой, твою мать?». Мюррей описал
мне внешность этого психа – ни на одного из моих знакомых Ангелов тот похож не
был. Пришлось звонить Сонни и спрашивать, что же случилось. «Ох, черт, да это
же был просто Канюк, – ответил тот с усмешкой. – Ты же знаешь его как
облупленного».
Еще бы! Любой, кто хоть раз встречал Канюка,
знает его как облупленного. Мюррею потребовалось несколько часов, чтобы успокоиться
после знакомства с ним, но, спустя несколько недель, после весьма мучительных
размышлений, и находясь на расстоянии в три тысячи миль от Окленда, он описал
этот инцидент. По его рассказу здорово чувствовалось, что журналист все еще
обижен и оскорблен.
«Мы говорили довольно вежливо около получаса,
вдруг Баргер усмехнулся и сказал: „Что ж, никто никогда не написал о нас ничего
хорошего, но и мы ведь со своей стороны никогда не делали ничего хорошего,
чтобы об этом написать“. Однако компанейская атмосфера беседы резко изменилась,
когда четверо или пятеро других Ангелов (в том числе и Тайни, огромный
держиморда отделения) остановились рядом с домом, зашли внутрь и присоединились
к нашему разговору.. Один из них, угрюмый молодой парень с черной бородой, по
кличке Канюк, щеголял в мягкой шляпе с плоской круглой тульей и загнутыми
кверху полями и забавлялся с палкой, которую он где-то подобрал; он говорил и
одновременно ею размахивал , время от времени тыкая этой штуковиной в меня. Мне
пришла в голову мысль, что ему очень хотелось бы отделать ею кого-то. В комнате
я был единственным кандидатом на такую „отделку“. Я был уверен, что Баргер и
другие Ангелы не собираются цепляться ко мне, но понимал, что если Канюк
примется орудовать своей палкой, то я не смогу ни на кого положиться и его не
остановят, пока он мне что-нибудь не сломает. Сопротивляться было бы чудовищной
глупостью, потому что тогда, согласно „Кодексу Чести Ангелов“, все должны были
бы вступиться за старину Канюка, и от меня в этом случае не осталось бы и
мокрого места. Я чувствовал, что атмосфера в комнате становится все более
тяжелой и угрожающей… и я плавно закруглил разговор, не подавая вида, что
напуган и поспешно удираю, попрощался с Сонни и вальяжным прогулочным шагом
вышел из дома. Поведи я себя по-другому, может быть, сейчас некому было бы
рассказывать эту историю».
Я процитировал Мюррея, потому что его слова
как бы уравновешивают чаши весов. Его взгляд на будущее Ангелов в корне
отличается от моего. Канюк действительно оказался единственным, кто пихнул его.
От вида остальных у него только мурашки пробежали по коже. Сам факт
существования таких людей был оскорблением всего, что Мюррей считал порядочным
и благопристойным. Он, должно быть, по-своему прав, и, в известном смысле, я
надеюсь, что он все-таки прав. Так как эту правоту можно было бы присовокупить
к тому чувству удовлетворения, которое я иногда испытывал, временами соглашаясь
с Мюрреем. Речь
как-никак шла о смысле культуры и старомодной
цельности и основательности… Да, бывает, я и сам начинаю думать, как он.
На самом деле Канюк не так уж опасен. Он
обладает тонким драматическим чутьем и вкусом, выбирая весьма эксцентричные
прикиды. Та шляпа, которую упоминает Мюррей, – дорогая соломенная панама с
большим ярким головным платком из шелка. Они продаются по восемнадцать долларов
в лучших магазинах в Сан-Хуане, и их носят американские бизнесмены на островах
всего Карибского бассейна. Палка Канюка, которая Мюррею показалась какой-то
дубиной, – неотъемлемая часть его имиджа. Как и Зорро, Канюк – «модная
картинка» Ангелов. Если не считать его «цвета» и опрятную, аккуратно
подстриженную черную бороду, он выглядит почти как выпускник колледжа. Ему
около тридцати, он высок, жилист и умен. Днем с ним можно запросто шутить и
болтать, но к заходу солнца он начинает закидываться секоналом, который влияет
на него, в общем и целом, так же, как полнолуние влияет на оборотня. Взгляд его
становится мутным, он рычит, якобы подпевая музыкальному автомату, судорожно
сжимает кулаки и шатается вокруг дома, пребывая в злобном унынии. К полуночи он
становится по-настоящему опасен – шаровая молния в человеческом обличье,
ищущая, в кого бы ударить.
Моя первая встреча с Канюком произошла как раз
у этой забегаловки с хот-догами, рядом с Бейсс Лейк. Он и Пузо сидели за столом
во внутреннем дворике, ломая голову над пятистраничным документом, который
попал им в руки за несколько минут до моего появления.
– Они устроили заграждение у
Коурсголд, – заметил Пузо. – Любой, кто проезжает его, получает вот такие
фишки, а еще они тебя фотографируют, когда вручают тебе эту филькину грамоту.
– Вот грязный сукин сын! – вдруг
выдал Канюк.
– Кто? – спросил я.
– Линч, этот мудак. Это его работа. Хотел
бы я вцепиться в рожу этому пакостному подонку-говноеду.
