Время между десятью и двенадцатью часами
вечера было посвящено массовому поглощению различных продуктов. Около
одиннадцати я нырнул в машину и попытался кое-что наговорить на магнитофон, но
мой монолог постоянно прерывался людьми, чьи головы то и дело возникали в
районе задних стекол, а руки неустанно пытались взломать багажник. Долгое время
никто в лагере не беспокоился о пополнении запасов пива – поток казался
нескончаемым, но в один прекрасный момент живительная влага – хоп! –
испарилась. Вместо того чтобы просто брать одну банку пива, каждый, кто
добирался до машины, хватал целую упаковку. Началось элементарное заныкивание.
Все напоминало гангстерский налет на банк. Не прошло и нескольких минут, как
заднее сиденье моей машины опустело. У костра все еще оставалось двадцать или
тридцать шестибаночных упаковок, сложенных в кучу, но они как раз и не были
предназначены для заначек. Эти банки брали по одной, как из неприкосновенного
запаса. Никто не хотел начинать разграбление общественного запаса пива. Это
могло послужить плохим примером… а если тайное заныкивание кем-нибудь пива
стало бы слишком заметным, те, кто планировал пить всю ночь, могли озлобиться и
устроить кровавую разборку.
На тот момент действие различных наркотических
средств уже смешалось с алкогольным опьянением, и нельзя было предугадать,
какой именно фортель может выкинуть любой из собравшихся здесь. Дикие выкрики и
взрывы смеха буквально раздирали ночной мрак. Время от времени слышался звук от
тела, брошенного в озеро… шумный всплеск, затем вопли и отчаянное барахтанье в
воде. Единственным источником света был костер – груда бревен, веток и сучьев
около десяти футов в длину и пять футов в высоту. Он ярко освещал всю поляну и
бросал зловещие отблески на фары и рули больших Харлеев, стоявших на границах
освещенного участка. Дальше – только тьма. В неровных отблесках оранжевого
пламени было трудно различить лица Ангелов, за исключением тех, кто стоял
непосредственно рядом с тобой. Тела превратились в безликие силуэты; не
изменились только голоса.
В лагере оставалось около пятидесяти девушек,
но почти все они были «олдовыми» – и их нельзя перепутать, во избежание
серьезного риска, с «мамочками» или «чужими цыпами». «Олдовая» может быть
постоянной подружкой, женой или даже какой-нибудь сквернословящей проституткой,
к которой привязался один из «отверженных». С кем бы ни была у нее связь, она
за это отвечает и может спокойно отшивать остальных, и, пока она сама не даст
знать об изменении своих намерений, ее обычно не трогают. Ангелы очень серьезно
относятся к этому, настаивая, что ни одному члену клуба и в голову не придет
идея нарушить священную неприкосновенность любовной связи другого. Это –
правда, но лишь до поры до времени. В отличие от волчиц, «олдовые леди» не
сочетаются браком до гробовой доски, а иногда союз с ними длится меньше месяца.
Многие из них официально замужем, имеют по несколько детей и держатся абсолютно
в стороне от всеобщей неразборчивости в связях. Другие представляют собой так
называемые «пограничные случаи», и запросто меняют свое решение каждую секунду…
Они переключаются на другие привязанности, не теряя своего статуса, налаживая с
каким-либо Ангелом такие же устойчивые отношения, какие до этого у них были с
другим.
Все это здорово напоминает зыбучие пески. По
крайней мере, вся неразбериха в половых связях, как и отстаивание своего
понятия красоты и соблюдения чести, происходит на глазах у зрителей – во всяком
случае так заведено у Ангелов. «Олдовая леди», слишком часто меняющая своих
ухажеров или возможно поменявшая его один-единственный раз, может внезапно
обнаружить, что ее перевели в разряд «мамочек», а это означает, что она стала
общественной собственностью.
«Мамочки» присутствуют на любом сборище
Ангелов, большом или маленьком. Они путешествуют как часть группы, подобно
нозобикам *, прекрасно понимая, что их может ожидать: они доступны в любое
время, любым способом – и для любого Ангела, друга Ангела или почетного гостя
Ангела, для индивидуального пользования или как-нибудь еще. «Мамочки» понимают,
что, как только им не понравится негласно заключенное с партнером или
партнерами соглашение, они могут сваливать. Большинство зависают с Ангелами по
несколько месяцев, а потом начинают окучивать другие грядки. Некоторые остаются
по несколько лет, но такого рода преданность требует почти нечеловеческого
терпения из-за оскорблений, жестокого обращения и всяческих унижений их
человеческого достоинства.
* СловарьУэбстера определяет нозобиков как
маленьких, неярких птичек, основной рацион которых составляют клещи, кишащие на
спинах рогатого скота и диких животных.
Термин «мамочка» – это все, что осталось от
оригинального выражения «Давай сделаем кого-нибудь мамой», которое позже
сократилось до «Давай сделаем мамочку». В других братствах эта фраза
произносится по-разному, но смысл остается один и тот же: речь идет о девушке,
доступной в любое время. В повсеместно цитируемом параграфе доклада Линча
утверждается, что эти девушки называются «овцами», но я никогда не слышал,
чтобы Ангелы использовали такое выражение. «Овца» звучит скорее как творение
какого-то полицейского инспектора, которого одолели воспоминания о жизни в
сельской местности.
«Мамочки» не очень-то привлекательны, хотя
некоторые из новеньких и самых молодых обладают своеобразной сумасшедшей и
извращенной красотой. Она так быстро увядает, что, когда ты наблюдаешь за этим
постоянным разрушением, тебя не покидает чувство, что на твоих глазах
разворачивается действие настоящей трагедии. Как только девушки начинают
воспринимать все происходящее с ними как должное, их можно заполучить даром.
Однажды ночью Ангелы спустили все свои пивные деньги и решили выставить на
аукцион в баре Маму Лоррейн. Предельная цена была двенадцать центов, и девушка
смеялась вместе со всеми. А вот другой случай: Маго взял с собой на заднее
сиденье Маму Беверли на пробег до Бейкерсфилда, и у него неожиданно кончился
бензин. «Ну ты понимаешь, – вспоминал он. – Я не мог найти ни одного
рабочего на бензоколонке, который дал бы мне бесплатно галлон бензина за
перепихон с ней». Печатные издания пестрят признаниями людей, которые гордятся
тем, что «задорого продали свои таланты», но тех, кто понимает, что их
единственный талант не стоит ни пятнадцати центов, ни галлона бензина, цитируют
редко и неохотно. Обычно такие люди мемуаров не оставляют. Бывает интересно
послушать в мельчайших подробностях рассказ о том, что испытывает человек,
которого выставляют на аукцион и которой горит желанием принести себя в жертву
во имя достижения какой-нибудь великой цели, а его продают с молотка за 12
центов.
