«Отверженные» не столь разговорчивы, когда
речь заходит о силе и слабости мира, в котором они существуют, но инстинкты
прекрасно компенсируют их косноязычие. Из собственного опыта они знают, что за
совершение одних преступлений наказание следует в обязательном порядке, а за
совершение других – нет. Ангел Ада, решивший позвонить в другой город из
телефона-автомата, например, заплатит за первые три минуты, подтвердит сигнал
оператора, когда оплаченное время разговора будет заканчиваться, и будет говорить
столько, сколько захочет. Когда он, наконец, повесит трубку, оператор скажет
ему, сколько монет надо положить в черный ящик… но вместо того чтобы заплатить,
Ангел заржет, грязно выругается в трубку и отчалит. В отличие от нормального
работяги-американца, выходца из среднего класса, у мотоциклиста-outlaw нет
никаких имущественных прав и капиталовложений в Системе, представителем которой
является голос телефонного оператора. Полностью понятие ценностей этой Системы
к нему неприменимы. Ему просто на них насрать, а еще он понимает, что
телефонная компания поймать его не в силах. Так что он положит трубку,
обматерит оператора и спокойно уберется восвояси, чтобы где-нибудь на радостях
выпасть в осадок.
Глава 16
«Психопат, как ребенок, не может отложить на
потом всю прелесть получения удовольствия; и эта особенность – одна из
основных, универсальных черт характера психопата. Он не в состоянии ждать
сексуального удовлетворения, когда достижению согласия между партнерами должна
предшествовать охота на зверя, и лишь потом его убийство: психопат должен
насиловать. Он не способен ждать постепенного роста своего престижа в обществе:
эгоистические амбиции заставляют его прорываться на страницы газет с помощью
дерзких представлений и выходок. Красной нитью в истории любого психопата
проходит господство этого механизма получения немедленного удовлетворения. Этим
объясняется не только его поведение, но также и жестокость всех его поступков» (
Роберт Линднер, Бунтарь без Причины).
#
На пробеге удалбливаются все. По мере того как
время шло к полуночи, лагерь Уиллоу Кав все больше походил на дурдом. Люди с
затуманенным взором забредали в озеро и усаживались прямо в воду. Остальные
падали на землю около мотоциклов или выкрикивали бессмысленные ругательства в
адрес друзей, которых они уже не узнавали. Чтобы не пропасть в этом броуновском
движении вокруг костра, я неторопливо пошел к своей машине, которую пламя уже
практически не освещало, и присоединился к компании «Цыганского Жулья». Они все
еще скромно жались в сторонке, предоставляя Ангелам возможность самим
заправлять всем шоу.
Судя по настроению, Хатч, их оратор, был не
прочь пофилософствовать, и ему очень хотелось толкнуть речь. Просто о том, в
чем смысл всей этой чертовщины, устроенной вокруг мотоциклетных банд… Он не утверждал,
что знает всю подоплеку поднятой шумихи, но буквально умирал от желания копнуть
поглубже и пошире.
«На самом деле мы не так уж плохи, –
сказал он. – Но и хорошими нас никак нельзя назвать. Черт, я даже не знаю.
Иногда мне нравится эта тусовка, а иногда – нет. Но газеты по-настоящему
выводят меня из себя. Мне наплевать, если они называют нас подонками, и все в
таком роде, но знаешь что? Даже когда мы учиняем какую-нибудь настоящую хуйню,
они все равно это перевирают. Читаю я этот бред, и сам себя не узнаю. Дьявол,
да нам, наверное, следует надрать тебе задницу только за то, что ты –
репортер».
Остальные рассмеялись, но до меня вдруг дошло,
что это же замечание позже может вызвать совершенно другую реакцию, когда
выпитое окончательно ударит им в голову. Но до сих пор сохранялось ощущение,
что, если бы «отверженные» действительно не желали видеть представителей
прессы, они бы выпиздили меня из лагеря гораздо раньше. Незадолго до
наступления темноты Тайни завернул двух кинооператоров, утверждавших, что они
из C.B.S. Вскоре после этого он предупредил меня, чтобы я засунул свой
магнитофон куда подальше. Тайни пообещал бросить мое орудие труда в огонь, если
только увидит, что я нажимаю на свои любимые кнопочки. За исключением особых
или заранее обговоренных случаев, большинство Ангелов с подозрением относятся к
тому, что их фотографируют или записывают на магнитофон. Обычный разговор с
человеком, у которого в руках записная книжка, тоже им не по душе. Сделанные
журналистами магнитофонные записи и киносъемки считаются особо опасными, потому
что невозможно потом отрицать зафиксированное на пленке. Такое отношение
сохраняется и в мирных ситуациях, когда нет и тени напрягов: случайно попавший
на тусовку фотограф может заснять человека на месте еще не совершенного преступления.
Ангел, арестованный в Окленде по подозрению в непредумышленном убийстве, может
всегда найти свидетеля, который клятвенно подтвердит, что обвиняемый той ночью
находился в Сан-Франциско. Но он пропал, если в какой-нибудь газете есть его
фото, на котором он разговаривает с жертвой за десять минут до начала драки,
закончившейся смертью собеседника. Магнитофонные записи также могут оказаться
изобличающими, особенно если один из «отверженных» будет совершенно взвинчен
под действием алкоголя или наркотиков и начнет хвастаться тем, что сенатор
Мерфи называет «надругательством над общественными приличиями». Однажды именно
так и произошло.
Как-то раз Баргер взял у репортера пленку
трехчасового интервью и тщательно ее прослушал, стирая все, что, по его мнению,
могло быть использовано против Ангелов. Тогда он и распорядился, чтобы никто не
давал интервью без его ведома.
«Жулье», тем не менее, проигнорировало
заявление Баргера, и в то время они были озабочены поисками любого умеющего
хорошо слушать журналиста, который помог бы им повыше подняться по лестнице
клубной иерархии. Хатч – приятный малый, ростом 6,2 фута, с густыми светлыми
волосами. При виде его лица любая студия Артура Мюррея тут же бросилась бы
подписывать с ним контракт. Время от времени он работает чернорабочим, но лишь
для того чтобы иметь возможность потом получать пособие по безработице согласно
системе, известной среди outlaws как «Клуб 52-26». В свои двадцать семь он
особенно не утруждает себя изучением рынка труда, работая только в случае крайней
необходимости. Когда я навестил его несколько недель спустя после пробега в
квартире его родителей, в процветающем жилом квартале Сан-Франциско, он
высказывался об «отверженных» довольно объективно, но почему-то с некоторой
ленцой. И такое отношение плохо вязалось с его стремлением добиться более
детального и более положительного освещения деятельности клуба прессой. Тогда я
лишь смутно осознавал это, но через некоторое время врубился, что, если бы
«отверженным» когда-либо пришлось последовательно выбирать между негативным
паблисити, построенном на субъективизме масс-медиа, или отсутствием паблисити
как такового, они, не раздумывая, выбрали бы первое.
