– Кто там?!
– Друг Тайни, – быстро ответил
я. – Мы за пивом.
Зажегся свет, и в окне появилась дружелюбная
физиономия. Вышел мужик в купальном халате и открыл магазин. Было непохоже,
чтобы он злился.
– О да, старый добрый Тайни, –
проговорил он. – Вот кто мастер оторваться, точно?
Я не мог с ним не согласиться, и отдал 35
баксов, собранные Ангелами у костра. Фил добавил еще пятерку, и мы уехали с
восемью ящиками. Этот человек настолько уважал Тайни, что запросил только по
1,25$ за упаковку из шести банок вместо 1,50$, которые мы заплатили в другом
месте. Когда мы опять подъехали к заграждению, капитан посветил фонариком в
машину, и, увидев пиво, буквально охуел от удивления. Мы обернулись меньше чем
за полчаса.
– Где вы пиво откопали? – спросил
он.
– Там, дальше по дороге, – уклончиво
ответил я.
Коп угрюмо покачал головой и дал знак
пропустить нас в лагерь. Он прекрасно понимал, что мы провернули классную
аферу, но до конца так и не просек, что же, собственно, произошло. Мне даже
стало его немного жаль. Он стоял всю ночь на хайвее, поклявшись защищать
граждан Бейсс Лейк, и те же люди, которых, безусловно, могут ограбить, –
если Ангелы Ада вдруг взбесятся и моча ударит им в голову, – помогают
этому хулиганью достать выпивку!
В лагере нас приветствовали аплодисментами и
радостными криками. Привезенные восемь ящиков заткнули брешь в очередном пивном
кризисе. Те, у кого оставались заначки, мудро решили разобраться со своими
собственными запасами, а примерно около четырех утра с юга подъехала большая
группа товарищей еще с несколькими ящиками. На повестке оставшейся части ночи
стоял скорее вопрос о выживании, нежели о развлечении. Маго,
двадцатишестилетний водитель грузовика из Окленда, остался у костра и начал
подбрасывать в огонь дровишки. Кто-то предупредил его, что не надо сжигать все
сразу, за первую ночь, однако услышал в ответ: «С какого такого веника? Здесь
же лес повсюду. Дров у нас – выше крыши». Маго – один из самых интересных
Ангелов, потому что его сознание, похоже, обладает чудовищным иммунитетом
против всех представлений и догматов жизни Америки двадцатого века. Как и
большинство остальных, он был исключен из средней школы, но его тусня с
дальнобойщиками приносила ему приличный доход, и вопрос денег особенно его не
волновал. Маго садится за руль грузовика, только получив заказ на поездку по
телефону, иногда шесть дней в неделю, иногда всего лишь один, и он утверждает,
что наслаждается работой, особенно после долгого простоя. Однажды ночью в
Окленде он явился в белой рубашке под своими «цветами» и, казалось, был очень доволен
собой: «В первый раз за долгое время я получил сегодня достойную работу, –
заявил он. – Разгружал тридцать пять тысяч фунтов мороженых цыплят, и даже
одного украл. Для разнообразия кайфово заняться такой работой».
Маго – подсевший на колеса фрик, и, когда он
закидывается наркотиками, его несет, он начинает тараторить и тараторить без
остановки. Невзирая на свою уродливую, страхолюдную внешность, он обладает
своеобразным чувством собственного достоинства, которое может быть оценено и
понято, если только исходить из его собственных представлений и понятий о
жизни. Его легко оскорбить, но, в отличие от некоторых Ангелов, он тонко
чувствует, когда это получается случайно и когда оскорбляют специально,
намеренно. Вместо того чтобы мордовать не понравившихся ему людей, – как
это делает Толстый Фредди, мощно сложенный мексиканец, специалист отделения
Окленда по рукопашному бою, – Маго демонстративно повернется к ним спиной.
В его взглядах на жизнь чувствуется некая мораль, скорее инстинктивная или врожденная,
а не приобретенная. Он – поразительно честный человек, и хотя в основном его
речь производит довольно странное впечатление своей беспорядочностью, в ней то
и дело проскальзывают живые импровизации с фрагментами размышлений в духе
примитивного христианства и сильной дозой учения Дарвина. Именно Маго начал
Портервилльский бунт в 1963 году. И именно он, согласно сообщениям в журналах,
безжалостно избил в кабаке какого-то старика. Сам Маго выдвигал свою версию
случившегося:
«Я сидел там, в самом конце подковообразной
стойки, спокойно пил пиво и занимался своими делами, когда подошел этот старый
ублюдок, схватил мою кружку и выплеснул ее содержимое мне в лицо. „Какого
черта!“ – заорал я, и быстро поднялся. „Ух-ох, – сказал чувак. – Я
ошибся“. Я дал ему правой тумака, и он оступился. Затем я врезал ему еще раз,
он свалился, и я добил его еще одним пинком. Старый козел так и остался
валяться на полу. Вот и все. Черт, а что бы ты сделал, если бы какой-то сукин
сын плеснул тебе в лицо пиво?».
Однажды ночью в Окленде Маго и я завели долгую
беседу об оружии. Я ожидал услышать обычную чушь о пулях «дум-дум»,
«перестрелках» и «клевых чуваках с пушками», но Маго говорил так, словно он –
кандидат в Олимпийскую команду стрелков. Когда я случайно упомянул о мишенях в
человеческий рост, он рявкнул: «Только не говори мне о стрельбе по людям. Я
говорю о спичечных головках». Он так и поступал. Маго стрелял из револьвера,
Люгера.22, дорогой, длинноствольной пушки, с такой математической точностью,
которая не снилась ни одному самому крутому урелу. И в те дни, когда он не
работал, Маго отправлялся на свалку и пытался отстрелить спичкам головки. «Это
чертовски трудно, – заметил он. – Но иногда я попадаю прямо так
точно, что зажигаю эту спичку».
Маго более самостоятелен, нежели большинство
Ангелов. Он один из немногих, кто совершенно спокойно могут назвать свое
настоящее имя. Он женат на спокойной, вполне зрелой девушке по имени Линн, но
редко берет ее на вечеринки Ангелов, которые могут обернуться беспределом.
Обычно он приходит один, и не очень-то разговорчив, пока не решит закинуться
колесами. А вот тогда он начинает нести околесицу в духе Лорда Бакли.
В Бейсс Лейк он следил за костром с рвением
человека, который ест бенни, как попкорн. Языки пламени отражались в стеклах
его очков и бликовали на нацистском шлеме. Чуть раньше тем утром он обрезал
свои «левайсы» охотничьим ножом на уровне колен, обнажив свои толстые ноги
примерно на десять дюймов, перед тем как они снова исчезли в черных
мотоциклетных сапогах. Продукт, полученный в результате этой операции, выглядел
как весьма непристойное издевательство над шортами фасона «Бермуды».
