Это была первая встреча Гинзберга с Ангелами,
и он быстро стал их поклонником. Позже ночью, когда выяснилось, что всех
уезжающих с пирушки задерживает полиция, мы с Гинзбергом отправились
посмотреть, что же все это значит. Фольксваген, выехавший с ранчо за несколько
минут до нас, был немедленно остановлен через полмили вниз по хайвею, и
сидевших внутри вытащили на допрос «с пристрастием». Наша идея заключалась в
том, чтобы присутствовать при сцене задержания с включенным магнитофоном, но,
как только я переключил первую скорость, самих остановила другая машина
помощника шерифа. Я быстро выскочил из тачки с микрофоном в руке и спросил, в
чем дело. Увидев микрофон, помощники шерифа сначала застыли в гробовом
молчании, а потом стали цедить сквозь зубы какие-то неинтересные вопросы. Один
из них попросил меня показать мои права, а остальные пытались игнорировать
Гинзберга, очень вежливо, но настойчиво пытавшегося выяснить, почему все
покидающие вечеринку задерживаются полицией. Один коп стоял, важно расставив
ноги, сцепив руки замком за спиной, а выражение тупой немоты словно заморозило
мимику его лица. Гинзберг не оставал от него со своими расспросами, пока другой
помощник шерифа проверял мои водительские права. Я наслаждался, слушая эту
перепалку в записи на кассете. Это звучало так, как если бы я перебрасывался с
Гинзбергом риторическими вопросами, а где-то на заднем плане бормотало
полицейское радио. Каждые несколько секунд в наш разговор врывался еще один
голос, выдающий какие-то односложные словечки, однако это трудно было назвать
ответами на наши вопросы. Какое-то мгновение вообще царила полная тишина, потом
раздался голос Гинзберга, напевающего без слов какую-то восточную рагу,
периодически сопровождаемую спастическим треском Голоса из штаб-квартиры.
Ситуация была настолько смешной и нелепой, что даже легавые через какое-то
время уже не смогли сдержать улыбок. Их отказ разговаривать с нами привел к
довольно фантастической смене ролей, впечатление от которой еще больше
усиливалось из-за охватившего нас буйного веселья.
Помощник, оставшийся разбираться с нами, с
любопытством глядел на Гинзберга. Неожиданно он спросил: «И долго ты такую
бороду отращивал?».
Гинзберг перестал напевать, подумал немного
над ответом и сказал: «Около двух лет…нет, наверное, месяцев восемнадцать «.
Коп задумчиво кивнул… как будто он сам
собирался отрастить себе бороду, но не мог потратить на это все свое время;
двенадцать месяцев – еще куда ни шло, но восемнадцать… тогда шеф уж точно
заподозрит что-то неладное.
Разговор снова завял, но тут помощник шерифа,
сидевший у радиоприемника, вернулся и доложил, что совесть моя по части
просроченных дорожных штрафов совершенно чиста. И тогда я сказал, что выключу
магнитофон, если они согласятся с нами немного поговорить. И – надо же!– они
согласились, и мы немного действительно поговорили. Копы сказали, что пасут
здесь Ангелов Ада, а не Кизи. Рано или поздно это хулиганье учинит здесь
беспредел, да и какого черта они вообще здесь делают? Копам было страшно
интересно узнать, как это мне удалось накопить столько материалов об Ангелах,
чтобы написать о них. «Как тебе удалось их разговорить? – спросил
один. – И тебя ни разу не избили? Да что с ними вообще происходит такое?
Они что, действительно такие плохие, как мы слышали?»
Я сказал, что Ангелы, наверное, еще хуже, чем
они слышали, но что лично мне никаких неприятностей не причиняли. Помощники
заявили, что не знают об Ангелов ничего, кроме прочитанного в газетах.*
*Летом 1966 шериф округа Сан Матео, Ирл Уитмор
– ключевая фигура в травле Кизи – был близок к тому, чтобы поплатиться своим
значком из-за скандала с букмекерами. Большое жюри округа, на основании
свидетельств, предоставленных офисом окружного прокурора, готовилось выдвинуть
обвинение в том, что шериф Уитмор был втянут в систему выплат взяток и в
организацию полицейской защиты местных букмекеров.
Мы расстались чуть ли не лучшими друзьями,
если не считать штрафа, который они мне все-таки ухитрились всучить, – за
треснувшие стекла задних фар. Гинзберг спросил, почему водителя «фольксвагена»
увезли в полицейской машине. Через несколько минут по радио ответили: он
оказался не в состоянии проплатить дорожный штраф за несколько месяцев, и с
первоначальной суммы в 20 долларов штраф вырос (а штрафы именно так и растут)
до суммы в 57долларов на этот день, и эти деньги надо было внести наличными до
того, как злостного неплательщика выпустят на свободу. Ни у Гинзберга, ни у меня
не оказалось 57 баксов, так что мы записали имя жертвы, решив отправить за ним
кого-нибудь из его друзей, когда мы вернемся к Кизи. Но, как выяснилось, никто
этого парня не знал, и, насколько мне известно, он все еще парится в городской
тюрьме Редвуда.
Два дня и две ночи продолжалась эта вечеринка,
но единственный за все время кризис наступил, когда всемирно известный
прототип* нескольких современных романов бесновался голый на частной стороне
ручья и изрыгал долгие, брутальные обличительные речи в адрес копов, стоявших
от него всего лишь в двадцати ярдах. Он качался из стороны в сторону и вопил в
ярких, ослепительных вспышках света с крыльца, держа бутылку пива в одной руке
и потрясая кулаком в сторону столь презираемых им объектов: «Эй вы, подлые, трусливые
мудаки! Какого хуя вам надо? Ну давайте, лезьте сюда, и увидите, что получите…
да будут прокляты на хуй ваши говенные души!». Затем он засмеялся и замахал
своим пивом: «И, блядь, не подъебывайте ко мне, вы, дети говноедов. Идите сюда.
Вы, блядь, получите здесь всю хуйню, которую заслужили».
* Имя убрано по настоянию адвоката издателя (
на самом деле это – Нил Кэссиди, он же Дин Мориарти в романе Керуака «На
Дороге» – прим.перев.).
К счастью, кто-то уволок его, все еще голого и
выкрикивающего ругательства, обратно на вечеринку. Его пьяный наезд на копов
мог обернуться для всех настоящим кошмаром. В Калифорнии и большинстве других
штатов полицейские не могут законно вторгнуться в частные владения, если: (1) у
них нет полной уверенности в том, что там совершается преступление, (2) они не
«приглашены» владельцем или обитателем собственности.
Представление, устроенное голым типом, можно
было бы расценивать по-разному, если бы у копов было соответствующее
настроение, это – раз. И два – если бы на тот момент – раскочегаривания
вечеринки – облаву можно было бы осуществить без всякого насилия. Просто
перейти разделяющий мост, и все. Сами ангелы не позволили бы замести себя
спокойно и безо всякого скандала – они были слишком пьяны, чтобы думать о
последствиях.
